Место

— Что такое? — пробежав глазами, крикнул председатель, и в голосе его послышались даже плачущие нотки. — Но ведь это не утверждено… Как же так, ведь это обман!

— Итак, я намерен подытожить, — не обращая внимания на возглас председателя, продолжил Иванов. — Борьбу с антисемитизмом мы, русские, должны вести, опираясь на моду и правила хорошего тона. Но трудность заключается в том, что подобная мода-закон не может распространяться сверху по официальным каналам. Этим она утрачивает главную силу моды и правил хорошего тона — неофициальность. То есть мода есть неписаный закон… У нас же существуют лишь законы писаные, параграф конституции… Но нелепость этого в борьбе с антисемитизмом понимали те из самодержцев, которые подавали подобные правила в завуалированной форме, частным путем, а не в виде указов, параграфов или газетных статей, которые могут существовать лишь как подспорье при наличии неписаных законов…

— Хватит! — попросту крикнул, потеряв самообладание, побагровев, задрожав и сделав какое-то странное вращательное движение головой, председатель. Вообще люди добродушные и по натуре тихие гневаются весьма неумело и смешно, так что подавляющее большинство аудитории рассмеялось. — Хватит! — снова напрягшись и надувшись, чтоб перекричать шум, произнес председатель.-Я лишаю вас слова… Это обман… Вы подменили тему доклада.

— Я уже кончил, — спокойно сказал Иванов. — Благодарю за внимание.

— Наш комитет комсомола напишет о вашем поступке в университет! — крикнул председатель.

— Не тратьтесь на лишние почтовые расходы, — сказал Иванов, — я уже три месяца как оттуда исключен.

Снова засмеялись и зааплодировали. Коля аплодировал особенно громко и радостно, а Маша (я нашел ее специально, хоть признаюсь, во время доклада, увлеченный темой, я ее из виду упустил), так вот Маша смотрела на Иванова с каким-то пугающим меня сиянием в глазах. Я понял, что она может влюбиться в этого сморчка, если уже не влюблена. (Он тоже явно член общества имени Троицкого.) А ведь она подала наконец и мне надежду. Ведь я так поверил… Но главное — не наделать глупостей, ибо у меня даже на мгновение мелькнуло желание поддержать противников этого Иванова. Однако тогда за мной уже прочно закрепится кличка «антисемит», и Маша будет навек потеряна.

— Собрание закрыто! — сердито и резко сказал председатель.

— А как же танцы? — весело выкрикнул кто-то.

— Прекратить острить! — очень смешно, как-то в рифму приказал председатель. — Очистите помещение.

— Нет, минутку, — сказал скуластый и так же легко, как ранее Иванов, вспрыгнул на эстраду, — вы ведь позволили предыдущему оратору вести здесь антирусскую агитацию… Почему же такое преимущество? Если уж свобода слова, так позвольте и нам, русским, иметь эту свободу в собственной стране…

Иванов, конечно, тоже был русский, но этим выражением «нам, русским» скуластый как бы отлучал его от народа и на что-то намекал. Где-то я скуластого видел, мне даже показалось, что рядом с Орловым, впрочем, нет, ошибаюсь, да и организация Орлова не московская.

— Позвольте, — повторил скуластый, — прежде всего я бы хотел отметить, что здесь некоторые бывшие русские, — скуластый по-моряцки заиграл желваками, и вообще в нем было что-то матросское, массивное, косолапое, — некоторые бывшие русские распространяют здесь слухи и пытаются нас припереть к стене, рассчитывая на нашу природную русскую доверчивость, разными стонами по поводу еврейских бед.

— Гражданин! — крикнул председательствующий. — Собрание закрыто. Сейчас же покиньте сцену, или я вызову милицию.

— Ах ты, сука! — крикнул скуластый. — Еврейский адвокат здесь часами публику дурачит, а меня в милицию… Мы еще выясним, как это ты способствовал такому докладу…

— Сталинский мерзавец! — звонко и злобно крикнула Маша. — Стукач!…

— Сама ты проститутка, — откликнулся скуластый.

Я рванулся, рванулся и Коля, но его за руки удержал журналист, очень сосредоточенный и побледневший. И тут же у меня екнуло сердце, ибо я увидел, что в другом конце залы к скуластому рванулся Иванов-докладчик. «Значит, он любит Машу», — горько пронеслось в мозгу. И после этого наступило некое странное, неопределенное состояние. Между тем в зале и на эстраде уже бушевал шум и скандал, тот самый, неизбежный в таких случаях и долгожданный, столь радостный большинству. Но вот на эстраду поднялся парень в мягкой белой рубашке, тоже светловолосый, как и председательствующий, однако с легким золотистым отливом, ударяющим в рыжинку. Он был в очках, которые поправлял привычным жестом, прикасаясь пальцем к переносице.

— Товарищ председатель, — сказал он, — раз уж дискуссия началась, то мне кажется, надо ее закончить пристойно.

Председатель, совсем растерявшийся и с отчаянным, чуть не плачущим выражением лица наблюдавший спор и беспорядок, увидал этого спокойного, мягкого человека рядом (он действительно был весьма мягкий и одеждой и внешностью), так вот, председатель ухватился за него как за соломинку.