Место действия

— Бежать по домам! Пусть фугуют паяльными лампами! Поддерживают тепло в стояках! Послали за паяльными?

— Задвижку, задвижку закрыть! Отсечь до прихода ремонтников.

Пушкарев появился в момент, когда главный энергетик Фуфаев кинулся в люк. Задыхаясь от пара, утонув в воде, надрывался, крутил сальный вентиль. Обломок плиты соскользнул и упал ему на ногу. На крик бросились шоферы, извлекли его, несчастного, бледного, потерявшего шапку. Поддерживали под руки, а он боялся поставить на землю ушибленную стопу. Пушкарев налетел на него:

— Да зачем же вы сами полезли? Безрассудство!.. В больницу!.. Янпольский, электриков вызвали? Поставить их прямо в домах с комплектами предохранителей. Будут гореть — пусть меняют! Кабели тяните поверху! Сейчас начнут лететь!.. Чтоб тепло мне держать! Любой ценой, до утра!.. Что стоите? В больницу! Никаких!.. На моей машине!

Подкатывала летучка с ремонтниками. Выгружали сварочные аппараты, маски, обступали люк. Крюками и ломами гремели о мерзлый бетон.

Пушкарев, кутаясь, застывая в легких башмаках, пропитываясь сыростью, отдавал команды, рассылал людей, расставляя их в больных, уязвимых точках, — старался оцепить город незримой сеткой усилий, сберечь улетающее тепло.

Здесь, перед ним, звякал насос, выкачивая воду из люка. Били в упор фары грузовиков. Рабочие спускали вниз тросы. Шипели язычки автогенов. А рядом в сумерках горели всеми пролетами окон разбуженные дома. Мигали на бетонке огни самосвалов. И была прямая, готовая лопнуть связь между ними и Пушкаревым, проснувшимися домами и бегом машин к стройплощадке.

— Какая температура в квартирах? — спрашивал он у диспетчера.

— Плюс девять, — отвечали ему.

Внезапно на части фасадов гасли все окна, словно их вырубали одним ударом, отсекали от города. Минуты темноты и отсутствия — и вновь загорались. Будто здания падали в обморок и опять воскресали. Город умирал по частям, а его тормошили, подымали, не давали застыть и забыться.

— Какая температура в квартирах?

— Плюс семь…

За темными окнами, невидимые, скользили огарки, чиркали зажигалки, мигали фонарики. Люди метались, натыкаясь на углы и на стены.

— Какая температура в квартирах?

— Плюс пять…

Ночь. Половина домов погасла. Стуки движка. Кашли и хрипы бригады. А в нем, Пушкареве, мгновение пустоты и усталости, цепенящей, ледяной неподвижности. Бессилия, бессмыслия всех его криков, команд.

Что он может, если выгорела дотла вся подземная нефть и ползут ледники, сдирая с земли города, и выпит последний глоток кислорода, и разорваны покровы небес, и от звезд сквозь драные голубые рубахи мчатся жгущие вспышки лучей, — что он может?

Он стоял, прислонившись спиной к кузову, закрыв глаза, с онемевшими ступнями, чувствуя, как леденеет. Но не было сил шевельнуться. И лишь слабая, сонная мысль: все ничтожно, вся его жизнь и усилия, всю Сибирь не согреть, бесполезно, и огромная, задуманная им машина рухнула, лишь лопнул единственный железный сосудик.

Он слегка приоткрыл глаза. И то ли блеск упавших снежинок у фары, то ли слабый удар, перебой остывающей крови, — к нему вернулось, обретая очертания, минувшее сновидение. Деревянная хрупкая лестница. Синеватый в ветвях фонарь. Машино лицо, удивленное в счастье…

Оттолкнулся спиной от кузова. Напрягся, хрустнул всем телом. Прижал онемелые ладони к радиатору.

— Сколько швов заварили?

— Еще пара осталась.

— Какая температура в домах?

— Плюс четыре.

— Включайте резервный кабель…

Под утро, на заре, новая задвижка была вживлена в магистраль. Люди стояли на истоптанном, закопченном снегу у разъятого люка, почернелые, в рубцах и подтеках. Пушкарев оттирал глаза разорванной в кровь ладонью. Смотрел, как из белого леса подымалось солнце и летело бесшумное дыхание зари и в нем, крохотная, длиннохвостая, трепетала сорока, и казалось, что и солнце, и высокая птица, и весь белоснежный, в дымах и моторах, день был создан ими, чумазыми, ободранными о ночное железо, выпущен на свободу из опаленного, обледенелого люка.

10

К полудню в горкоме собирался штаб стройки. Утром прилетел секретарь обкома, прямо с самолета, не заезжая в город, укатил на объекты. Без местных властей, Пушкарева колесил по бетонкам, оглядывая насыпи, котлованы, каркасы цехов и градирен. Останавливался ненадолго в бригадах, цеплял их словом, пристреливался наметанным глазом к вагончикам, кухням, ремонтным летучкам. Схватывал в разговорах мгновенный, неуловимый рисунок стройки.

Штаб — ежемесячный сбор инженерно-хозяйственных служб, упрямых суждений, несогласий, встречных, не находящих друг друга усилий. Обид и жалоб. Накопившихся узлов напряжений. Характеров, технических замыслов, утаенных резервов. Хитрости и искусства борьбы. Всеобщего напора, надрыва, коим движется в стуже громада строительства, увеличивая обороты, наматывая на себя все больше железа, горячих людских дыханий. Штаб — примирение в единстве, сложение общих сил, оглядывание и осмотр на ходу запущенного ротора стройки, прослушивание его биений и стуков.