Место для нас

Она зашла в продуктовый магазин за углом дома, где жила, чтобы купить вермут. Вермут был умопомрачительно дорогой – но на острове Сен-Луи все было умопомрачительно дорогое, и к тому же Кэт покупала вермут не для себя, а для мадам Пулен. «На хорошее денег жалеть нельзя» – таков был девиз мадам Пулен, хотя она тщательнейшим образом пересчитывала все деньги, что давала Кэт, да и ничем с ней не делилась. Это было определено четко и ясно. За покупками для себя Кэт ходила в «Lidi» или «Franprix»[21]. Ожидая, когда продавец принесет ей бутылку, Кэт улыбнулась, глядя на ряды баночек с дижонской горчицей. Вот что делало Париж цивилизованным, несмотря на многое, что в нем могло раздражать. В маленьком продуктовом магазинчике можно было обнаружить пять разных сортов дижонской горчицы. Moutarde de Dijon, mais bien sûr[22].

– Bonsoir, Madame.

– Ah, bonsoir, Catherine. Ça va?

– Ça va bien, merci, Madame. J’ai prix le vermouth. Je vous offre un verre?

– Oui, oui[23].

Старушка, сидевшая в кресле-качалке, громко захохотала. Кэт торопливо поставила завернутую в бумагу бутылку на огромный старинный буфет. Если она сразу задаст вопрос, который ей отчаянно хотелось задать, мадам Пулен рассердится. А если подождать минутку, она будет довольна.

Кэт сделала вдох, взяла с полочки стакан и проговорила:

– Ваше лекарство, мадам, – я его заберу в аптеке завтра, хорошо?

– Конечно. – Мадам Пулен загасила сигарету. – Только на этот раз пусть все тщательно проверят. От неверной дозировки мне делается дурно. Просто совсем дурно. Дозировка должна быть правильная. – Она закурила новую сигарету. – Можешь налить мне вермута, пока ты снова не умчалась? Разумеется, я понимаю, ты жутко занята, но все-таки…

– Конечно, – отозвалась Кэт, стараясь не улыбнуться. Когда она впервые вошла в квартиру мадам Пулен с видом на Сену и дальше на юг, на Латинский квартал, она была потрясена простором комнат, деревянными стропилами, старыми ставнями с резными железными ручками, чугунной решеткой балкона. А теперь на туалетном столике красного дерева (из Виши, приобретенном при таинственных обстоятельствах отцом мадам Пулен, трусом и предателем, о котором она если и говорила, то потом обязательно сплевывала в пепельницу) лежали только сигареты с ментолом, стояла пепельница и бутылка с сиропом от кашля. Собственно, эти предметы, как часто отмечала Кэт, в большой степени характеризовали ее квартирную хозяйку.

– Много покупателей было сегодня? – Мадам Пулен потянулась в кресле-качалке, сжала и разжала крючковатые пальцы длинных рук.

– На рынке народа было много. А у нас не сказать. Анри озабочен.

– Еще бы ему не быть озабоченным. Теперь, когда всем заправляет этот тупица, мы обречены. Не думала, что увижу, как погибает социализм. Когда я была маленькая, мы бы такого человека назвали фашистом. Ха!

Мадам Пулен погрузилась в приступ кашля. Кэт принесла ей стакан воды, а в другой стакан налила вермут, то и дело взволнованно прислушиваясь к другим признакам жизни в квартире. Но, увы, ничего не услышала.

Постепенно кашель утих. Мадам Пулен оттолкнула стакан воды и потянулась за вермутом. Кэт дала ей таблетки, и старушка приняла их, одну за другой, вздыхая перед каждой, а после каждой удушливо кашляя. Так происходило каждый вечер последние три года. Оливье пару раз видел мадам Пулен и терпеть ее не мог. Он говорил, что все это притворство, что она придуривается. Еще говорил, что мадам Пулен и ее родня были коллаборационистами. Откуда ему это известно, Кэт понятия не имела, но самую большую bête noir[24] Оливье питал к притворщикам.

Не думай об Оливье. Один… два… три… Желая отвлечься, Кэт обвела взглядом комнату и стала считать предметы. Теперь она знала, что делать. Когда в ее мысли вторгался Оливье, а это случалось слишком часто, она начинала вращать карусель из разных предметов, иначе просто сошла бы с ума и так рассвирепела, что от злости что-нибудь разбила бы. Она подумала о Винтерфолде. Вспомнила Рождество, когда они с Люси слепили снеговика и нацепили ему на голову пластиковое ведерко, к которому прилип песок с пляжа, где они резвились прошлым летом в Дорсете. Вспомнила прогулку до деревни в осенний день, когда листья были желтые, как айва. Вспомнила дядю Билла с корзинкой для бумаг на голове, пытающегося пройти от одной стены гостиной до другой. Вспомнила, как сидела на кровати в своей уютной солнечной комнате летом по утрам и смотрела в окно, как взбирается по холмам за домом персиковый, фиолетовый, бирюзовый рассвет. Вспомнила лоскутную подушку, которую для нее сделала бабушка, – с ее именем на синих шестиугольниках. Вспомнила, как злилась Люси, потому что ей такой подушки не досталось. «Она тут живет, и у нее все есть!» – кричала Люси. Она была на три года младше Кэт. Порой эта разница в возрасте казалась пропастью. «А теперь, наверное, мы бы ее и не заметили», – подумала Кэт.