Место для нас

– Так любезно с твоей стороны присоединиться к нам, сестра Хадия, – приветствует ее сестра Мехвиш. – Почему бы тебе не начать урок, пересказав наизусть суру, которая была задана на дом?

Все оборачиваются, чтобы посмотреть на нее. Лицо Хадии горит, когда она замечает, что старший мальчик Али тоже смотрит. Хадия признается, что не запомнила всю суру: эта ложь необходима для того, чтобы спасти ее от еще большего смущения. Если читать наизусть, то внимание других будет совсем уж пристальным. Она боится, что произнесет какое‐то слово неверно и заработает осуждающие взгляды других учеников, которые, как обычно, вообще не потрудились вызубрить суру.

– Ну конечно, ты не выучила, – произносит сестра Мехвиш, и некоторые ученики ехидно хихикают.

Единственное пустое место находится прямо за старшим Али. Он откидывается на спинку стула и поворачивается, когда она садится. Она успела уловить симпатию в его взгляде, но, когда она устроилась, он тут же поворачивается к учительнице, и Хадия сознает, что это вполне могла быть жалость. Весь урок он раскачивается на стуле, постукивает карандашом о блокнот, в котором нет ни одной записи, и она почти не в состоянии сосредоточиться на арабских словах, которые пишет на доске сестра Мехвиш.

Хадия вспоминает его руку, обнимающую Амара; мяч, который он снова и снова забрасывает в кольцо; тот момент, когда он смотрел на нее с площадки; вену на его шее, кожу, открывшуюся ее взору, когда он поднял футболку. Ее мгновенно охватывает чувство вины за то, что она хранит в памяти тот момент, когда осмелилась взглянуть на его кожу. Особенно стыдно еще и потому, что она вспоминает это на уроке священного языка, священных текстов.

Хадия будто не узнает себя и нервно одергивает широкие рукава так, чтобы они закрыли ладони. Она не знает, нравится ли себе в эту минуту. Но у него крошечная родинка в форме клубнички на шее, там, где заканчиваются волосы. И он часто проводит рукой по волосам и задерживается на затылке. Он так близко, что ей даже не пришлось бы тянуться, если она вдруг захочет прикоснуться к нему. Дважды ей кажется, что он сейчас обернется и посмотрит на нее, но этого не происходит.

Когда урок заканчивается, Хадия вскакивает быстрее остальных. Старший мальчик Али поворачивается к ней, кивает в сторону сестры Мехвиш и закатывает глаза. В ее груди снова оживают барабаны. Сестра Мехвиш поворачивается спиной к классу и стирает вязь слов с доски, поднимая облачко белой пыли. Хадия смотрит на него. Он не отводит глаза. Вытаскивает из кармана почти пустой пакетик жвачки, вынимает последнюю подушечку, обернутую серебряной фольгой, и протягивает ей на открытой ладони, приглашающе поднимая брови.

Хадия тянется к жвачке. Ее пальцы легко задевают поверхность его ладони. Ей хочется поблагодарить его, но она молчит. Только чувствует, что лицо начинает краснеть. Она боится, что он заметит, как изменился цвет ее щек, поэтому быстро улыбается и уходит.

Ее одноклассники ничего не заметили, и Хадия поднимает глаза туда, где, по ее представлению, находится Бог. Иногда это пятно на потолке, иногда – ярко-голубой островок неба. Она благодарит Бога за то, что никто ничего не увидел. Она не хочет стать героиней следующей истории, которая передается в раздевалке из уст в уста: «Вы видели, как он передал Хадие жвачку»?

Серебро обертки поблескивает в свете ламп коридора. Она сует жвачку в карман. Это ее тайна.

Этим вечером она сидит в кресле гостиной и водит пальцем по половине серебряной обертки. Вторая половина незаметно приклеена к потолку над кроватью изнанкой вверх, так что не видна на белом фоне. Хадия нарисовала на ней крошечную ягодку клубники. Она нечасто смотрит туда. Но знает, что ягода там.

Ее мать накрывает стол к ужину. Запах киимы – говядины с горохом и рисом басмати – и жареных томатов наполняет комнату. Блюдо шипит на сковороде, хотя мать уже выключила плиту. Амар пристает к отцу, который пытается читать газету.

– Почему ты не носишь их каждый день? – спрашивает Амар отца, показывая на часы.

Часы хранятся в ящике папиного стола. Они принадлежали его отцу, их деду. Иногда дети просят, чтобы он показал их, потому что часы – единственное, что у него оставалось из прошлого. Папа с гордостью берет их из коробки, чтобы протереть.

Их дед был загадкой. Сохранился лишь снимок, висевший в отцовском кабинете. Да и несколько случаев из его жизни, которыми поделился отец. Поэтому и сами часы казались тайной, которую отец хранил в коробочке, до той поры, пока не решал их надеть.

– Мне до сих пор кажется, что эти часы принадлежат моему отцу, – говорит он сыну. – А я просто унаследовал их, когда отец умер. Эти часы – подарок от моего деда моему отцу.

– Они всегда переходят к отцам? – спрашивает Амар.

– Ты хочешь сказать, к сыновьям, – поправляет отец.

Хадия знала эту историю. Часы были подарены ее деду прадедом, когда дед отправился в Кембридж, чтобы изучать юриспруденцию. Ее прадед хотел, чтобы у сына были швейцарские часы, как у тех людей, которые, по его представлениям, должны были учиться с ним.