Место для памятника

Бледный, измученный Осокин, полулежа в кресле, недовольно оглядывал окружающее, во взгляде его словно сохранялся отблеск вновь пережитой власти. Несколько торжественно он передал катушки записей директору института. Теперь, когда Осокину вспомнилось все до малейших подробностей — и жалкий вид Лиденцова, и его лепет, его пальто, добела протертое в швах, — было ясно, что ничего серьезного, или, как он выразился, «ничего самостоятельного», этот Лиденцов представлять собою не мог. Непонятно было одно — почему Лиденцов выглядел так молодо, он оказался куда моложе, чем помнился Осокину. От этого поведение Лиденцова получалось еще более наглым.

Физики ушли к доске, рисовали там схемы своих молекул, обсуждали слова Осокина, толкуя их и так, и этак. Обрамленные непонятными терминами, слова его повторялись разными голосами и становились многозначительными, как когда-то.

Прошлое, которое только что промелькнуло перед ним, — манило, Осокин хотел вернуться туда, там он все знал, и его все знали. Он не понимал, как он очутился здесь и что это за люди, когда это все произошло. Нет, ему надо назад, туда, в тот свой кабинет. Но в том-то и дело, что после того кабинета были другие кабинеты, — он знал свое будущее… И тут Осокин сообразил, понял все, понял, почему Лиденцов показался ему таким молодым.

Значит, эти люди в кремовых халатах и есть настоящее, и ему невозможно избавиться от них, вернуться в свой кабинет. Мелкие теплые слезы катились по его щекам. Он ненавидел свою старость, даже в их стимуляторе он не мог увидеть себя молодым; какого-то Лиденцова мог, и свою секретаршу мог, а себя не мог.

Хорошо, что никто не смотрел на него, физики стучали мелом, их занимало — успел или не успел Лиденцов получить вещество со сверхпроводимостью при комнатной температуре.

Туманович в отчаянии тискал свою лысую голову:

— Обрыв на самом решающем месте. Надо же, как в пошлом детективе. На чем остановился Лиденцов?

— В некотором смысле он обогнал нас, — растерянно сказал Кузин.

— А считалось, что модель предложил Ляхницкий, — сказал Маркин.

— Вернее, ему приписывали, — поправил директор. — Видите, имя Лиденцова вычеркнуто.

Он листал какие-то старые отчеты.

— Братцы, наша-то схема переноса — лиденцовская! — воскликнул Маркин. — Мы сколько с ней мыкались… Если бы знать! Но он-то, как он сумел, с тогдашним оборудованием?!

— Он через свою модель. Самыми элементарными средствами, — сказал Туманович. — Самыми первобытными. Как Фарадей. Поразительно!

— Я же вас предупреждал, — сказал директор. — Слишком много тратите.

Все, кроме Кузина, засмеялись.

— Нет, серьезно, — сказал директор. — Сократить вам ассигнования, и станут ваши извилины поизвилистей.

Кузин заявил, что, очевидно, направление работ, избранное им, Кузиным, не единственное, надо попробовать зайти с того бока, откуда шел Лиденцов, и пользоваться его молекулой. Потом он признался, что это были нелегкие минуты, он восхищался Лиденцовым и проклинал его.

— Не заметили! Как же мы не заметили такой простой ход! — убивался Маркин.

Кузин знал, какой ценой достигается подобная простота, — но он не стал говорить, он чувствовал себя виноватым.

— Жизнь слишком коротка, чтобы мы могли извлекать пользу из своих ошибок, — сказал он.

Они были смущены и растеряны. Кузину было хуже всех, и все же он не мог удержаться от восторга:

— Ну и прохвост этот Лиденцов, как он умудрился обогнать нас! Сколько он успел!

— Как будто он подсмотрел наши работы, — сказал кто-то.

Кузин озабоченно пошевелил волосами.

— А какой ему резон… если бы наши направления совпадали, — совершенно серьезно сказал он. — Однако мы исходили из совсем иных данных.

— Ничего удивительного. Лиденцов стоял у истока, ему было виднее.

…Голоса их доносились к Осокину невнятно, единственное, что он понимал, — быстро растущую уважительность к Лиденцову. Они объясняли Лиденцова, ссылались на Лиденцова, изумлялись Лиденцову, как будто и не было недавних смешков. Фигура Лиденцова росла, обретала авторитет, уже мелькало, как само собой разумеющееся: «критерии Лиденцова», «молекула Лиденцова», «идея Лиденцова».

Осокин подозвал директора, наиболее из них понятного, и спросил о памятнике. Директор успокоил его: памятник, конечно, преувеличение. А в таких делах преувеличение вредно: когда замечают преувеличение, то начинают подозревать и истину… Но тут его перебили: дело, конечно, не в памятнике, однако если подтвердится насчет модели молекулы и если найдутся последние работы Лиденцова, то они войдут в историю физики.

— Мало ли кому памятники ставят! — выкрикнул Лева Туманович.

Осокин запоминающе осмотрел этого лысого юнца:

— Кого вы имеете в виду?

И все строго покачали головой, а директор отобрал у Левы мел.

— Господи, при чем тут памятник? — удивился Кузин. — Кого интересует памятник?

— Товарища Осокина интересует, Матвея Евсеевича! — крикнул Лева. — Это он настаивает.

Тогда Осокин начал выпрямляться в кресле.