Место издания: Чужбина (сборник)

Как ни бился, как ни допытывался народный следователь у старухи хоть каких-нибудь сведений, «концов» о ее жизни, – так и не открыла она ему ничего о себе.

– Подпиши, бабушка, протокол, – придвинул следователь лист бумаги к старухе, думая хоть этим путем узнать ее фамилию.

– Неграмотная я, барин, не сподобил Господь, – прошамкала она, отодвинула лист трясущейся рукой, взяла угол головного платка и утерла набежавшие на глаза слезы.

Приказал увести старуху народный следователь.

Встала она со стула, перекрестилась перед уходом, как и тогда – в пространство, вновь в пояс поклонилась Павлу Михайловичу и прошамкала:

– Не поминай никогда, барин, Расею плохим словом…

– Ну-ну, бабка, поторапливайся, – сурово прикрикнул вызванный следователем милиционер, перебив слова старухи; он нетерпеливо ожидал, пока старуха неторопливо поправляла съехавший на затылок платок, подтягивала его концы под подбородком, доставала из кармана и натягивала на трясущиеся коричневые руки бордовые варежки.

Наконец она подошла к своему мешку, взвалила его на плечи и, согнувшись, направилась к двери, неслышно переступая старенькими ботинками с трясущимися ушками, громко шепча старческим беззубым провалившимся ртом:

– Во, ноне время какое… Лихое время… Аж старух в покое не оставляют, прости, Господи, и помилуй… В острог старуху ведут, и барин защитить не в силах… Нету защиты, нету… Все пострадаем… Лихие времена…

Разговор со старухой произвел на Павла Михайловича сильное впечатление; он долго, неподвижно сидел в кресле у письменного стола в своем служебном кабинете, потом взял старухино дело, обмакнул перо в чернильницу, еще раз задумался и вставил второе «с» в ставшее теперь понятным ему «Расея» в милицейском протоколе допроса, затем вновь откинулся на спинку кресла, полузакрыл глаза и вновь сидел неподвижно некоторое время перед письменным столом.

Когда открыл глаза, все стало сразу ясным и понятным ему.

Он придвинул кресло ближе к столу, мелким и ровным почерком написал постановление о прекращении дела производством за отсутствием состава преступления и за старостью и бедностью беспаспортной, об освобождении из-под стражи женщины, называвшей себя «Расея», глубоко вздохнул и еще написал письмо в местный отдел социального обеспечения с просьбой о срочном принятии из городской милиции освобожденной из-под стражи неизвестной престарелой женщины для помещения ее в один из домов для престарелых.

Наступил вечер, и Павел Михайлович слышал через полуоткрытую форточку окна своего кабинета, как гонимые ветром, сухие и скоробленные, облетавшие с деревьев листья звенели своеобразными осенними бубенцами и шелестели шелковым шелестом по неметеному тротуару улицы – шелестели тем удивительным шелестом, который хочется все слушать и слушать, как легчайшую поступь пришедшей осени, – явившейся в этом году к нам в шелковом платье.

Алексей Угрюмов. Современник (Торонто). № 9. 1964. Май

Атмосфера любви

Начало той истории, которую я хочу вам рассказать, довольно банально – дама позвала к себе в гости тех людей, которые, по ее мнению, ее любят и поэтому никаких неприятных моментов ей не доставят.

Собрать таких людей, между прочим, вовсе не так-то просто. Ну, вот вы, например, знаете, что такой-то Иван Андреевич очень многим вам обязан, но чувствует ли он к вам благодарность – это еще вопрос. Может быть, именно терпеть вас не может за то, что многим вам обязан? Разве этого не бывает?

И вот та дама, о которой идет речь, долго обдумывала и решила, что позвать можно только тех, кто отдал ей когда-то кусок души. Человек никогда не забывает того места, где зарыл когда-то кусочек души. Он часто возвращается, кружит около, пробует, как зверь лапой, поскрести немножко сверху.

Это, впрочем, касается скорее мужчин. Женщины существа неблагодарные. Человека, который от них отошел, редко вспоминают тепло. О том, с которым прожили лет пять и прижили троих детей, могут отозваться примерно так:

– И этот болван, кажется, воображал, что я способна на близость с ним!

Мужчины относятся благодарнее к светлой памяти прошедшего романа.

Итак, дама, о которой идет речь, решила пригласить четырех кавалеров. Двое из них принадлежали ее прошлому, один настоящему и один будущему.

Первый из принадлежащих прошлому был не кто иной, как разведенный муж этой самой дамы. Когда-то он очень страдал, потом переключил страдание на безоблачную дружбу, женился и, когда новая жена надоела, опять переключился на умиленную любовь к прежней жене. Выражалось это в том, что он приходил к ней иногда завтракать и дарил ей десятую часть на Национальную лотерею. Звали его Андреем Андреичем.

Второй из прошлой жизни был тот, из-за которого пришлось развестись. Он был давно переключен на дружбу, однако полную обожания и благодарности за незабываемые страницы – конечно, с его стороны. Его приглашали в дождливую погоду для тихих разговоров и чтения вслух. Он умел красиво говорить, он играл на гитаре, вздыхал и брал взаймы небольшие суммы. Звали его Сергей Николаич.