Место, куда я вернусь

И еще — я как будто в первый раз ее увидел, или, точнее, как будто в первый раз остался с ней наедине. Я вдруг заметил, что ее халат, или пеньюар, или что там на ней было — из какой-то мягкой, легкой серой материи с голубым узором под цвет ее глаз — выглядел наподобие тех, что носили лет сто назад: высокая талия, ниспадающая до пола свободными складками юбка, кружевная отделка на вороте и запястьях. Может быть, в таком же одеянии когда-то, много лет назад, стояла ночью в этой самой комнате какая-то другая женщина, глядя с тем же выражением невинности, надежды и робкого вопроса на мужчину, застывшего на том самом месте, где сейчас был я.

Я хотел что-то сказать, но успел только произнести ее имя — она подняла правую руку и приложила палец к моим губам. «Тс-с-с!» — шепнула она, взяла меня за руку и через всю комнату — очень большую для спальни — подвела к глубокому креслу с бархатной обивкой пыльно-голубого цвета, стоявшему по ту сторону кровати, у камина. На кирпичном поду камина горел небольшой огонь.

— Сними пиджак, — сказала она.

Я повиновался и стоял, держа его в руке, пока она развязывала мой криво завязанный старый черный галстук. Взяв у меня пиджак, она бросила его вместе с галстуком на шезлонг, тоже пыльно-голубого цвета, по другую сторону камина.

— Сядь, — сказала она.

Я сел.

— Я хочу посидеть у тебя на коленях, — сказала она. — Я всегда этого хотела. Просто посидеть у тебя на коленях, и чтобы ты меня обнимал.

Она сбросила домашние туфли — их не было видно под ниспадающей юбкой — и стала вдруг маленькой и беззащитной. Потом исполнила то, чего всегда хотела, — села мне на колени, и я исполнил то, чего она всегда хотела от меня, — молча обнял ее. Когда я захотел что-то сказать, она снова приложила палец к моим губам.

— Не сейчас, — прошептала она. — Давай просто так посидим.

Через некоторое время она соскользнула у меня с колен, босиком подошла к камину и подложила дров, сказав, как она рада, что стоят такие холода не по сезону и можно развести огонь, что она всегда хотела посидеть у меня на коленях перед огнем. Заглянув за шезлонг, она достала из-за него ведерко со льдом. Я хотел встать, но она сказала:

— Не двигайся. Я это сама хорошо умею.

Что и доказала на деле, уверенно хлопнув пробкой, налив два бокала и поставив их на табуретку рядом с креслом. Потом снова свернулась у меня на коленях. Мы сделали по глотку — это оказалось довольно неудобно — и опять поставили бокалы на табуретку. Ее голова лежала на моем левом плече, моя левая рука обнимала ее, а правая придерживала ее согнутые колени. Мое лицо было погружено в ее волосы. Мы сидели неподвижно, лишь иногда протягивая руку за одним из бокалов, из которого оба делали по глотку.

Но бокалы были уже давно пусты, и от огня в камине остались одни угли, когда зазвонил телефон.

Я почувствовал, как она вздрогнула перед тем, как соскользнуть у меня с колен и подбежать к столику у кровати, где стоял телефон.

— Да, — сказала она. — Да, я оплачу разговор. Да, да, ну и как все прошло?

И в то самое время, как она произносила эти слова, ее правая рука протянулась к кровати и откинула старомодное покрывало. Я отметил про себя, что никаких нежных слов в трубку сказано не было.

— О, замечательно! Как я рада!

Она сделала паузу, слушая, а я пытался определить, насколько искренними были ее слова, или, вернее, ее тон. И все это время ее рука шарила по кровати, откидывая одеяло, расправляя простыни, выглядевшие при свете лампы на ночном столике свежими, хрустящими и белыми, — и я вдруг подумал, что очень скоро они будут измяты и в пятнах.

Ее голос время от времени произносил: «О, как я рада» или «Как жаль, что меня там не было», — откликаясь на что-то то, что она слышала в трубке, а тем временем она свободной рукой развязала поясок халата и спустила его с правого плеча — медленным, плавным, невинно-возбуждающим движением. Потом, все еще продолжая слушать, переложила трубку в другую руку, и халат, соскользнув с левого плеча, упал на пол. Под ним была белая ночная рубашка без рукавов, тоже просторными складками ниспадающая вниз.

— Да… Да… Да… — говорила она.

Тут она, уже сидя на краю кровати, откинулась назад, подняла колени и, свободной рукой стыдливо придерживая рубашку, скользнула под простыню.

У меня мелькнула мысль: интересно, что думает сейчас человек на том конце провода, слыша эти «да… да… да…», произносимые с радостным придыханием.

Она прикрыла трубку рукой.

— Джед! — позвала она хрипловатым шепотом, похлопав рукой по кровати рядом с собой, там, где простыня была откинута. Потом в трубку: — О, прости, я что-то прослушала.

Видя, что я не двигаюсь с места, она снова прикрыла трубку рукой и повернулась ко мне.

— Джед! — прошептала она умоляющим тоном. — Я хочу, чтобы ты был здесь, рядом со мной!

И в трубку:

— Я просто закашлялась. Ты же не хочешь, чтобы у тебя от этого лопнула барабанная перепонка, верно?.. Да, мне лучше. Нет, это не грипп, а живот… Да, прилетаю… Четырехчасовым рейсом… Да, расскажешь мне все-все, я умираю от нетерпения… Нет, встречать не надо.