Место, куда я вернусь

— Мой мальчик, я понимаю. Вы пережили трагедию. Я вижу, вы чувствуете, что должны вернуться в свои края. Прикоснуться к основам. Обрести новые силы. Как… как Антей. Я понимаю. — Он сделал паузу, стиснул по-мужски мое плечо и продолжал: — Но вы, мой мальчик, еще вернетесь — ведь вы наш!

Он сказал «наш», но имел в виду «мой». То есть принадлежащий ему. Другими словами, я больше не принадлежал доктору Штальману. Я принадлежал доктору Свицеру.

Сидя в салон-вагоне, я размышлял об Антее — об этом бедном неуклюжем гиганте, который вынужден был постоянно поддерживать свои силы, прикасаясь к своей матери Земле, и о том, как Геркулес перехитрил его, подняв в воздух, где он брыкался и корчился, слабея с каждой минутой. Мне пришла в голову довольно мрачная мысль: если иметь в виду эти корчи, брыкания и подступающую слабость, то мой руководитель, высказавший свое классическое сравнение, возможно, прав. Но он, уроженец Индианы, наивная жертва Томаса Нелсона Пейджа[11], «Унесенных ветром» и ностальгии по довоенному Югу, — уж точно заблуждался, если думал, что Нашвилл, штат Теннесси, пусть даже и вторая колыбель Конфедерации южных штатов, был для старины Кривоноса чем-то святым и олицетворял собой Землю, вливающую в него новые силы. Старина Кривонос никогда не бывал в Нашвилле и не испытывал к нему ни малейшего интереса. Даже сейчас, направляясь туда.

— А, вам там понравится, — сказала молодая женщина, сидевшая в вагоне-ресторане неподалеку от меня, слегка встряхнув свой стакан с остатками льда, отчего звякнули килограмма два сверкающих побрякушек, висевших на ее магическом браслете. Она поставила пустой стакан на столик сбоку от себя; чернокожий бармен, прочитав ее мысли, тут же принес ей полный, и, должен сознаться, мне тоже.

— Я-то родилась, и выросла, и в колледже училась в Детройте, — продолжала она. — Там выучилась на менеджера и получила хорошую работу — вот эту в Нашвилле. Но Юг мне как-то по душе. Женщины там — они не очень умные и, уж конечно, не стильные… — Тут она разгладила свою длинную юбку с оборками рукой, ногти на которой были острые и кроваво-красные, как когти орла, только что растерзавшего свою жертву. — А вот мужчины… Они там совсем другие. Они знают, как сделать так, чтобы ты чувствовала себя важной дамой. Настоящий джентльмен с Юга… — Она сделала паузу, чтобы одним глотком выпить половину своей новой порции виски, и, хитро взглянув на меня, спросила: — А как вы сказали, откуда вы родом?

— А я ничего не говорил, — ответил я.

— Спорю, что вы с Юга, — заявила она уверенно.

Я хотел было отпереться, но потом подумал: «Какого черта!» — и сказал:

— Из округа Клаксфорд, штат Алабама.

— Так я и знала! — торжествующе воскликнула она. — Я всегда угадываю!

И она, снова тряхнув своими побрякушками, отметила триумф своей проницательности глотком виски. Мне отмечать было особо нечего, но я тоже отхлебнул глоток. Поезд несся вперед, за окнами вагона бушевала буря, какие бывают здесь в период равноденствия.

Бармен налил последние порции выпивки и стал закрывать свое хозяйство. В вагоне уже не было никого, кроме меня и этой женщины.

— Знаете что? — сказала она в конце концов, повернувшись ко мне. — Мне позарез надо выпить еще на сон грядущий.

И она, окончательно войдя в роль ясновидящей, объявила:

— Спорю, что и вам тоже!

Прежде чем я успел ответить, она воскликнула:

— Да, я только что вспомнила! У меня есть немного в чемодане. Стаканы мы можем взять с собой — там еще осталось немного льда, и заглянем ко мне в купе. Вот здорово, что я вспомнила!

— Благодарю вас за приглашение, — сказал я, — но думаю, что мне не следует его принимать. Я не совсем в форме.

— Вам сразу станет лучше, — возразила она, многозначительно улыбнувшись.

— Видите ли, — сказал я, — я, правда, уже совсем вылечился, так мне вчера сказал врач, но побочные эффекты лечения дают о себе знать еще несколько недель. Я лечился от сифилиса.

Она вскочила, слегка пошатнувшись при этом, хотя и опиралась на ручку своего кресла. Прижимая пустой стакан к груди, она сердито уставилась на меня сверху вниз. Ее лицо, если бы его не искажала ярость, было бы довольно привлекательным. И фигура у нее была неплохая. Только меня это ничуть не интересовало.

Злобно глядя на меня, она наконец с трудом выговорила:

— Вы… Вы… Сукин вы сын!

Я смотрел, как она в своей юбке с оборками неуверенно направляется к узкому проходу мимо бара, держа в руке стакан с остатками льда. Ее сильно качало. И тут я понял, что дело не только в виски и в вагонной качке. Одна нога у нее была немного короче другой. Или что-то в этом роде.

Но дело было не в этом. Я соврал ей автоматически, даже не задумавшись.

Я смотрел, как белые струи дождя стекают по стеклу окна напротив, за которым лежала бездонная тьма, и думал о том, идет ли дождь в Южной Дакоте. А может быть, в тех широтах идет снег, принесенный бурей из Арктики. Я думал о том, сильно ли осел могильный холмик за эти пятнадцать месяцев. Если уж в Южной Дакоте должно было что-то идти, то я надеялся, что это снег, а не дождь. Снег все покрывает.