Место, названное зимой

Тяжело дыша, он положил Урсулу на землю. Обычно она дважды закручивала цепочку вокруг шеи, так что ей хватило, чтобы затянуть петлю вокруг горла; семена и крест вонзились так туго, что впивались в кожу, даже когда проволока лопнула. Лихорадочно водя пальцами по её шее, срывая семена, сочившиеся кровью, Гарри нащупал пульс.

– Урсула, ты меня слышишь?

Она перестала дышать. Разжав ей пальцами губы, он увидел, что её рот всё ещё набит остатками полупережёванного корня. Когда он вынул их, она сильно закашлялась и скатилась набок; её вырвало, и она разрыдалась.

– Почему? – спросил Гарри. Она что-то пробормотала, но он не мог расслышать и прижал ухо к самому её рту. – Почему, Урсула?

– Я не хочу в ад, – прошептала она.

– В какой ещё ад? Почему ты должна туда попасть? Никакого ада нет, его придумали, чтобы пугать нас, как детей чудовищами.

– Я… содомит, я должен гореть, и я… я… – тело индейца сотрясала дрожь. – Я ведьма… мне место в пекле. Нет, нет, нет…

– Не говори глупостей. Так думают только трусы. Иисус не мог быть таким жестоким. Вот, выпей воды.

Он принёс ей в ладонях воды из ручья, по дороге расплескав бо´льшую часть. Она жадно пила, зажав его ладони своими. Вода лилась ей на платье.

– Ещё, – прошептала она, – прошу, ещё.

Ему пришлось несколько раз сходить к ручью и обратно. Он напился и сам. Корень иссушил ему рот, оставил едкий вкус. Когда он в последний раз принёс ей воды, то увидел, как она отчаянно роется в траве; начинало темнеть.

– Что ты ищешь? – спросил он, и ладони разжались. – Ожерелье?

Далеко-далеко в долине звонил гонг к ужину.

– Крест, – сказала она.

Вернувшись, они увидели, что Гидеон и остальные ищут их по всему Вефилю. Гарри нёс Урсулу, перекинув через плечо. Сначала она шла сама, но потом потеряла сознание. К счастью, её тело было лёгким. Со стороны всё это выглядело куда страшнее, чем было на самом деле, но во всяком случае помогло отвести от Гарри всеобщий гнев.

Гидеон провёл Гарри к домику Урсулы, открыл дверь. Когда Гарри клал её на кровать, она зашевелилась и в свете фонарика Гидеона, как в свете прожектора, перевела взгляд с него на Гидеона. Он увидел отметины у неё на горле, но лишь спросил, хочет ли она поужинать. Она покачала головой. Гидеон мрачно посмотрел на Гарри.

– Я посижу с ней, – тихо сказал он, – но сначала мне нужно поесть. И переговорить с коллегой. Пожалуйста, побудь пока здесь, пока я принесу ужин на подносе.

Вид у него был измученный и очень недовольный, и Гарри ощутил укор совести, что вызвал столько беспокойства. Когда Гидеон ушёл, он стянул с Урсулы грязные туфли, накрыл её одеялом.

– Завтра я найду твой крест, – пообещал он. – За ночь с ним ничего не случится, а по семенам нетрудно будет отыскать дорогу.

– Спасибо, – прошептала она и вновь закашлялась. Вены вокруг кадыка налились и вздулись, шея была в запёкшейся крови. – Тебе хоть помогло?

Он кивнул, сжав её ладонь и не зная, какими словами описать мысли, вызванные этим странным опытом.

Вернулся Гидеон и так холодно говорил с Гарри, что тот удивился, как его не отправили в постель без ужина. Придя в обеденный зал так поздно, он вынужден был сесть на то место, какое всегда занимала Урсула. Обитатели Вефиля были с ним обходительны, Мейбл настойчиво удостоверилась, что ему оставили достаточно овощей, но он ожидал расспросов, а удостоился лишь молчания, и его не отпускало чувство, словно все осмотрительно ушли от происшествия, о котором предпочли не знать.

Оказалось, что Кеннет-Хохотун, как бы ни раздражал, играл роль светского льва. Без него они стали всего лишь пациентами, которым было плохо вместе, которым просто было плохо. Разговор выходил бессвязным, и даже Мейбл ничем не могла помочь; казалось, они – гости на вечеринке, где уже закончилось всё веселье. Люди выходили из-за стола, не дожидаясь, пока другие закончат ужинать, и в конце концов остался только Гарри, доедавший сыр и фрукты за одним столом, и Сэмюель, мрачно жевавший за другим; никто из них не пытался заговорить.

Гидеон провёл всю ночь у кровати Урсулы. Гарри знал это, потому что почти не спал и два раза, накинув пиджак поверх пижамной рубашки, спускался посмотреть, не горит ли лампа. Она горела, и профиль Гидеона, читавшего в кресле, был ясно различим в её золотистом свете.

Сон сморил Гарри незадолго до рассвета; его разбудил гонг к завтраку, и пришлось поспешно одеваться. Не побрившись, чувствуя себя грязным, навсегда опозоренным, он выбежал из дома. Гидеон, судя по всему, ждал именно его, потому что вышел из кабинета, едва Гарри вошёл в зал.

– Можно поговорить? – спросил он.

– Да, конечно, – Гарри шагнул в кабинет, и Гидеон закрыл за ним дверь.

Вид у него был безукоризненный, как никогда; ни по чему нельзя было сказать, что всю ночь он провёл не смыкая глаз. Гарри начал понимать, что Гидеон – один из тех удивительных праведников, без которых не стоит земля, которые черпают силы из самопожертвования.

– Сядь, пожалуйста, – сказал он. Гарри сел.

– Как Урсула? – спросил он.