„Знаю я вас, мужиков…“ — „Тише хоть говори“. — „Что, что?“ — „Потише“, — просит он, после чего Вика тут же и во весь голос, чуть ли не оскорбленная, вопит: „При чем тут „тише“?! Мы взрослые люди, и мы обсуждаем твою промашку!.. Галя!“ — Она зовет жену Родионцева, и, когда та не без испуга прибегает с кухни, Вика говорит: „Галя, так я и знала: этот идиот еще и стесняется рассказать. Пойми, Митя, мы говорим не о пустяках, мы говоримо жизни!“ — „Да вовсе не стесняюсь я, с чего вы взяли?“ — вспылил тогда и он. „О господи“, — говорит жена Родионцева с болезненно перекошенным лицом, что не нравится Родионцеву еще больше, чем нападки Вики. Он молчит. Возникает общая неловкость, так что поспевший кофе они пьют почти молча. А уходя, Вика шепчет жене Родионцева, притом не очень-то тихо шепчет: выуди, мол, из своего болвана.
Они вдвоем, и дочь еще не пришла, и потому, едва жена пытается что-то выспросить, Родионцев возмущается и в словах себя не сдерживает:
— Ты что думаешь, я там, в приемной, когда вернулся, стал ее с ходу обхаживать?
— ?..
— Или ты думаешь, что я стал заваливать ее там, прямо на диване?
— Ничего я не думаю, Митя.
Он замолчал, а жена тоже сидит, притихшая от грубых его слов, а еще больше от интонации: обиделась, но уж зато более не заикнется на эту веселую тему; она бы и вовсе не заикнулась, не поднакачай ее Вика, дока в бытовых грешках.
Приходит дочь.
— У тебя сессия, а ты все шляешься! — встречает ее неостывший Родионцев.
Когда Родионцев и Вике сказал: да полно тебе, или ты думаешь, что я набросился на нее в приемной? — она сделала обратное и несколько неожиданное предположение:
— Может быть, не набросился, чем и виноват.
— Ну уж нет, Вика, хватит!
Он тогда отказался от этой мысли слишком просто. Он и вправду воспроизвел в памяти то, второе, чаепитие посекундно, вплоть до самых мелочей и оттенков, и надо сказать, что в сравнении „чаепитие-один“ показалось ему теперь более неловким и более что ли, крамольным: он тогда тупо, именно тупо и с хохотком повторил: „Ну вот еще, станет он помнить Птицына“, — на что Аглая Андреевна при нагловатом его повторе (зачем упорствовал, к чему?) — прикрыла на миг лицо, вроде как красивую свою бровь слегка потрогала мизинцем — этот ее жест он когда-то видел. Роясь в давнем и в недавнем, припоминая — подчас и мучительно, — когда и в чьей ситуации был подобный ее жест, он вспомнил: какой-то хам, случайный, из провинции, ломился к директору на прием, а Аглая Андреевна вежливо и вполне корректно, можно сказать, по-королевски, его не пускала. И не от брани, не от слов, извергаемых этим хамом, а от двух-трех даже и тихих мещанских словечек вдруг ее передернуло, и, чтобы скрыть, она вот так же коснулась брови рукой, закрыла на миг лицо, по-королевски же выказывая редкое самообладание.
К Родионцевым домой Вика на этот раз пришла с мужем, нагрянула — опять же полна заботой, желанием узнать и вынюхать, как же это человек оступился: уже и второй раз на чаепитие в приемную его не звали. Такова жизнь. Родионцев и ее муж сидят, курят, а сама Вика с его, Родионцева, женой наскоро готовят, подобие застолья, бегая вкруг раздвинутого стола и спеша одно прибрать, другое принести: хозяйничают; Вика говорит нервно и нацеленно:
— Надо срочно исправлять промах… Аглая может найти кого-нибудь ему взамен.
— Как взамен? — спрашивает жена.
— А так: найдут, откопают в каком-нибудь отделе говоруна или говорунью. Ту рыжую девчонку Аглая к себе неспроста приближает!..
Жена уточняет:
— Ты говорила: рыжая и совсем молоденькая.
— Так и есть!
И думая всё об одном, где же и какой он совершил промах, Родионцев, как это бывает, куда скорее (и результативнее!) обдумывает другое, сопутствующее: к примеру, он понимает, почему Вика пришла к ним в дом с мужем, нет, она и раньше по каким-то поводам бывала с мужем, но сейчас-то Родионцев разгадывает и понимает их приход без труда, как не понять, — это же соболезнование по всей и полной форме. Они оба, то есть все, явились соболезновать, как иногда