Место Пушкина в мировой литературе

Итак, протест Пушкина против капитализирующегося феодального общества (правомерность этого процесса он не отрицал ни субъективно, ни объективно) выливался в критику тех свойственных капитализму извращений, индивидуалистического, эгоистического мироощущения, которые все более характеризовали это общество. Пушкин видел, что эти явления закономерно вырастают из общественной почвы эпохи; в то же время он не соглашается с тем, что они имеют право на жизнь, что они перспективны.

Поэтому, изображая этот человеческий тип, Пушкин как художник стоит выше многих выдающихся, даже великих писателей, пришедших ему на смену. Поэтому и художественная форма изображения этого типа — прекрасна. Мы получаем здесь возможность наблюдать, таким образом, какие сложные социальные проблемы кроются за эстетической красотой маленькой, изящной, легко написанной новеллы.

Еще с большей конкретностью проявляется все художественное социальное своеобразие этого прекрасного в пушкинских композиционных принципах. Говоря кратко, суть этих принципов — в непрерывном сочетании лаконичного, концентрированного изображения отдельных деталей и полифонического построения произведения в целом. Тот факт, что капиталистическое общество не слишком благоприятствует расцвету искусства и особенно высокой литературы, выражается, в частности, в том, что социальные взаимоотношения, классовые позиции и вытекающие отсюда душевные явления становятся все сложнее и сложнее. Вследствие этого писателей все более характеризует стремление многопланово разрабатывать детали, каждую деталь отягощать всеми возможными точками зрения, чтобы тем самым сделать произведение в целом правдивым и понятным.

Но из многоплановости, полифоничности разработки деталей как раз и вытекает то обстоятельство, что отдельные части оказываются — в художественном плане — слишком тесно связанными друг с другом; бледнеют, стираются контрастные эффекты в форме и в изображении (как бы важны они ни были с точки зрения их социального заряда), в результате чего обезличивается композиционное строение произведения. Еще одно явление того же порядка: вследствие стремления к как можно более достоверному отражению современной жизни в литературе критического реализма непосредственное изображение действительности, человека все более отступает на задний план под давлением аналитических тенденций. В итоге все более затрудняется художественная дифференциация отдельных деталей внутри больших жанровых единиц. Этим объясняются битвы вокруг вопросов стиля, которые знаменуют XIX век; этим объясняется и тот факт, что в литературе XX века теряет свое значение, в значительной мере исчезает художественная пластичность. Эту борьбу мы наблюдаем уже у Бальзака; Флобер же в полной мере отдавал себе отчет в том, какой гнетущей может стать неизбежно возникающая при этом художественная монотонность. Чем ближе подходим мы к нашему времени, тем тяжелее и безнадежнее становится эта борьба, тем больше писателей заведомо отказываются от нее, превращая вынужденное следствие враждебности капитализма искусству в своего рода художественный принцип.

Пушкина еще не коснулись такого рода дилеммы, встающие перед модерной литературой. Конечно, и эту проблему нельзя понять, подходя к ней со стороны абстрактно понимаемой, так называемой чистой художественной формы. То же самое можно сказать и в связи с тем, что если Пушкин, изображая в своих произведениях связанные с капитализмом уродства, сам никогда не был их жертвой, то это объясняется общественными и человеческими причинами. Емкая лаконичность изображения деталей — важнейший стилевой признак народной поэзии <…>

Пушкин, как и его старший современник Гете, видел в лаконичности один из определяющих элементов народной поэзии; но одновременно видел, что этот способ выражения лишь тогда плодотворен, когда органически вытекает из всего мироощущения поэта, причем в том случае, если поэт любую форму литературного изображения считает высочайшим средством выражения народной жизни; то есть если весь мир его чувств и мыслей, его подход к проблемам и т. д. служат прямым или косвенным отзвуком бед и радостей народных. «Что развивается в трагедии? какая цель ее? — спрашивает Пушкин. — Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная»[7].