Место смерти изменить нельзя

— Нигде нет никаких пометок о письмах. Только одна-единственная, за десять дней до вашего приезда. Вы не находите это странным?

— Не знаю, не очень. А вы находите?

— Когда вы вошли в эту квартиру первый раз, здесь не было какого-либо письма, оставленного Арно на ваше имя?

— Вот вы о чем подумали… Нет. Не находил.

— Здесь ваши письма к месье Дору. Я могу их прочитать?

— Прошу вас. Там нет ничего интимного. Реми погрузился в чтение писем.

Максим понес кофейные чашки на кухню, вымыл, вытер, вернулся, сел напротив Реми, закурил сигарету… — Значит, это ваше наследство, вот этот столик? О нем речь идет?

— Он самый…

— Месье Дор оформил свое завещание?

— Я не знаю. Дядя писал, что сделает мне на этот столик бумаги. Но сделал ли — не знаю.

— Но склонны думать, что сделал?

— Да нет… Не знаю. Дядя писал — вы ведь прочитали письма, — что хочет сделать к моему приезду. Но мы на эту тему не успели переговорить.

— Ни слова?

— Ни слова. Почему такой странный вопрос?

— Когда я в кабинете спросил, есть ли у месье Дора ценности, вы мне не ответили. Я делаю вывод, что вы считали, что данная ценность принадлежит уже вам, а не ему.

— Вы психолог… Скорее я предоставил родственникам право отвечать.

— И они ответили, что у Арно ценностей нет.

— Я слышал.

— Вы думаете, они знают, что оформил Арно бумаги на ваше владение столиком? И что за бумаги? Завещание? Дарственная?

— Понятия не имею.

— Если они тоже не знают, кому принадлежит столик, то почему промолчали?

— Откуда, по-вашему, я могу знать?

— Да это я так, сам с собой скорее… Вы промолчали, например, чтобы не заговаривать о наследстве. Где наследство — там интерес, мотив преступления, детективы все читают, все разбираются… Так ведь?

— Так, — усмехнулся Максим.

— Вот. А они — почему?

— Почему?

— Если Арно еще не оформил бумаги на столик — то это не ваше, а Сонино наследство. Поэтому она и ее муж промолчали. Собственно, по тем же причинам, что и вы. Дорогой он, интересно?

— Должно быть. Восемнадцатый век все-таки. Венецианская школа.

— Разбираетесь?

— Нет, дядя как-то говорил… Он у экспертов справлялся. Эти вот инкрустации розовым деревом, лакировка, медная ковка, что-то еще, не помню…

Кроме того, он вроде как принадлежал русской императрице, Екатерине Великой.

— Как же Соня упустила такую вещь? Они ведь с мужем коллекционируют антиквариат!

— Не она с мужем, а ее муж. Только я слышал, что Арно отказался ему продать, хотя Пьер просил. Арно говорил, что этот столик ему не принадлежит, что он только хранитель чужого имущества.

— То есть вашего имущества.

— Нашего. Русской ветви нашего рода.

— Неплохой повод для убийства, а? Пока месье Дор не написал свое завещание, убить его… И столик становится наследством Сони. А?

— Вы серьезно?

— Пока нет. Вы бы Соне поверили?

— В чем?

— Так, вообще… Что она говорит правду. Максим удивился вопросу.

— Почему вы меня спрашиваете?

— Не знаю, так просто. Она такая… — Реми искал слова. — Необычная. Я с такими не встречался, не знаю, что и думать. Вы режиссер, должны разбираться в лицах… Разве нет?

— Совсем не обязательно.

— Я разочарован. Так поверили бы? Максим взглянул на Реми, но так и не сумел понять, была ли в его вопросе ирония.

— Не поверил бы, — сказал Максим.

— Почему?

— Не знаю, поймете ли вы мой ответ.

— Попробуем.

— Соня — актриса.

— То есть?

Максим задумался. Изящная надломленность, неуловимая манерность…

Что-то от эпохи немого кино. Хрупкая капризность, утонченность, декадентство, наивная и порочная улыбка… Нет, не порочная, не то слово, — бывалая, — нет, опять не то… Знающая, посвященная в тайны — вот, это ближе; жрица, священная змейка, магия. Древний Египет. Глаза темные, глубокие, непроницаемые; не выдают, не отвечают, втягивают и колдуют…

Реми смотрел на Максима внимательно. Максим запнулся:

— Э-э-э… Не профессиональная, конечно, а просто относится к типу играющих женщин… Короче, я бы на свой вопрос не стал от нее ждать ответа, на который можно положиться.

— Вот вы как… Разобрались. Интересно увидеть режиссерское мышление…

Значит, актрисам вы не верите?

— Нет.

— Понятно. Но Соня знает, что отец собирался вам столик передать?

— Знает. Об этом пол-Парижа знает, насколько я могу судить. Вы в чем-то Соню подозреваете?

— Нет, — покачал головой Реми. — Пока нет. Надеюсь, и не буду.

— Что вы хотите сказать этим «надеюсь»?

— Было бы обидно, чтобы такая женщина оказалась преступницей.

Арестовывать ее, в тюрьму, бр-р-р…

— Похоже, вы считаете, что Арно нет в живых.

— Я ничего не считаю. Все возможно, но чтобы считать, надо знать, а я пока ничего не знаю. Пока я вижу этот столик и пытаюсь примерить на него роль — выражаясь вашим языком — мотива для преступления.

Зазвонил телефон. Вадим.

— Арно переоделся в гримерной, и его вещи до сих пор находятся там. Он уехал в костюме, в котором снимался.

— Спасибо, месье Арсен.

Реми повесил трубку и повернулся к Максиму:

— Его вещи остались в гримерной… Так вот, надо узнать, сколько этот столик стоит. И надо узнать, существует ли завещание и что в нем написано. А то, может быть, преступник — это вы.

— Я?

— А почему нет?

— А почему да?