Место смерти изменить нельзя

«Ко всему этому только еще русского не хватало. С его нахальным мальчишеским обаянием, с ласковой и опасной глубиной, которая притаилась в серо-зеленых глазах, как невидимая пропасть; с этими рыжеватыми пушистыми усами… Нет уж, пусть выздоравливает — и до свидания! Слава богу, ничего серьезного с ним не приключилось — легкое сотрясение мозга получил, конечно, но и все. Еще кожу на скуле и на руках ободрал, но это совсем не считается, это ему поехать к себе в Москву не помешает. Проснется — я ему так и скажу: уезжай. Уезжай, Максим, твое присутствие здесь без надобности и в тягость».

Максим пошевелился, веки его дрогнули, и Соня приготовила на своем лице улыбку — родственную и прохладную. Поморгав, глаза его приоткрылись, и затуманенный взгляд стал приобретать осмысленное выражение. Он узнал Соню, и, как проснувшийся ребенок, протянул руки и притянул ее к себе.

Он поцеловал ее осторожно и недолго, но рук не разнял, и Соня так и осталась, упершись лбом в его бледный лоб, носом в щеку, вдыхая больничный запах, исходивший от Максима и от его постели, который почему-то вызывал в ней растроганную нежность. Заготовленные слова куда-то пропали.

— Как же так получилось, Сонечка? — прошептал он горячо ей в лицо. — Как же так все не сошлось?..

Она поняла, о чем он. Ей не надо было объяснять. Она не ответила, лишь легко прикоснулась губами к его небритой коже.

Максим погладил ее по голове. В его жесте не было ничего чувственного, в нем была горечь, нежность, ранимость, невесомость… Наверное, прав был Вадим, когда сказал, что Соня — ребенок, который не хочет вырастать. В ее отчаянных усилиях сохранить свой покой был надрыв, самоубийственная готовность сорваться, разрушить столь тщательно возведенные вокруг собственных чувств стены крепости. Но он — он не мог себе позволить спровоцировать ее на срыв, он не мог себе позволить взять на себя такую ответственность…

Что он мог бы ей дать? Что он мог бы ей пообещать? Жизнь, к которой она привыкла с Пьером, однажды аукнется и затребует свое — такие вещи Максим хорошо знал, это он проходил. Готовность на жертвы — дело пустое и безнадежное. Никто не может жертвовать собой всю жизнь, рано или поздно соскочит со взятых на себя непосильных обязательств и затребует тот уровень жизни и тот стиль отношений, к которому привык. И тогда — что? Не в его силах дать Соне покой, надежность, — не последнее дело! — обеспеченность и оплаченность ее прихотей, которые дает ей Пьер… Единственное, чего Пьер не в силах ей дать, — это любовь. И она ее ищет, втайне от самой себя… Ищет и не находит. Парадокс же в том, что, когда найдет и когда насытится, начнет снова требовать покоя.

Он все еще держал ее в своих руках, поглаживая по темным шелковистым волосам, пряно пахнущим дорогими духами. Соня, не шевелясь, лежала у него на груди.

Но вот чего-чего, а покоя Максим не способен ей дать. Их отношения обойдутся Соне слишком дорого, переломают ей всю жизнь, а потом она упрекнет его, Максима: и вот ради твоей безумной, безалаберной и безденежной (по сравнению с Пьером-то!) жизни, в которой все занимает кино, я всем пожертвовала? Конечно, живи он во Франции, все было бы проще: небольшой адюльтер (пусть и со всею страстью), и вскоре все станет на свои места и они разойдутся по своим углам, вернутся каждый к своему, ничего не разрушив… Но он живет в России. Не стоит и начинать.

Максим ослабил руки, обвивавшие Сонины плечи. Она медленно подняла лицо, глянула на него без удивления (поняла ход его мыслей?), выпрямилась и сказала:

— Есть хочешь?

— Хочу.

Самое странное, что он не задавался вопросом, какой выбор сделала бы сама Соня. Он знал, что ее невинные провокации были для нее ловушкой, о которой она сама не подозревала. Она думала, что играет в детскую, слегка щекочущую нервы игру; но в тот момент, когда она бы поняла, что игра обернулась реальностью, было бы поздно. Если Максим откликнется на ее провокацию и возьмет инициативу в свои руки — она пропала. Она будет принадлежать ему, Максиму.

Потому-то он не возьмет инициативу в свои руки. Он не умеет отвечать за тех, кого приручил.

— Я тебе приготовлю, — сказала Соня, не глядя на него.

— Я встану.

— Тебе нельзя.

— Это еще почему?

— Врачи сказали.

— Ерунда.

Максим сел на кровати. Голова кружилась, но общее состояние было вполне сносным.

— Сегодня у нас который день? — спросил он.

— Понедельник.

— Хорошо я поспал, почти сутки. Мне, кажется, укол сделали? Я не очень ясно помню… Помню только, что голова сильно болела.

— Врачи сказали, что ты легко отделался, но тебе нужен покой. Лежать. И есть хорошо. Так что не капризничай.

— Ладно, — улыбнулся Максим, — если за мной будешь ухаживать ты, то я согласен.

Соня улыбнулась, вежливо и грустно.

— Вадим звонил, обещал перезвонить. Реми тоже звонил, сказал, что постарается заехать с тобой попрощаться.

— Попрощаться?

— Пьер считает, что теперь его услуги не нужны, раз полиция взяла расследование в свои руки.

— Вадим тоже?

— Вадим согласился.