Место Снов

– Лара, Леха, иди к ним, – сказал коню Зимин. – Тут недалеко. Ты быстро доскачешь.

Зимин хотел дать Игги остатки своей воды, но в мехе воды почти уже не оставалось. Тогда Зимин отдал ему два питательных стебля, а один оставил себе.

Игги уходить не очень-то хотел, и Зимину пришлось его побудить к этому – Зимин достал меч и плашмя стукнул коня по крупу. Игги вздрогнул и вертанул обиженным глазом.

– Иди давай, – сказал Зимин. – До свадьбы заживет.

Зимину вдруг стало страшно, ему показалось, что вот сейчас Игги возьмет да и скажет что-нибудь в ответ. И чтобы Игги ему ничего не сказал, он хлопнул его еще раз, посильнее, на всякий случай.

Игги развернулся и неуверенно побрел назад по песочному следу.

Когда Игги убежал, Зимин попробовал сконденсировать в мехах немного воды. Он дышал в узкую горловину двадцать минут, а потом зарывал мешок в песок, на прохладную глубину. Но воды достать не удалось, она не сконденсировалась. Тогда Зимин разозлился и выкинул бурдюк. С каждым километром идти становилось все тяжелее и тяжелее. Шагал Зимин собственным способом – он поднимался на бархан, а вниз скатывался на боку, по инерции. Зимин вспоминал всех героев, которые когда-либо проходили пустыни, и пытался применить их опыт на практике. Получалось слабо. То ли пустынные герои были не те, то ли Зимин действовал неправильно. Но ни питаться перхотью, ни дышать через раз на три, ни облизывать собственный пот и восстанавливать этим солевой баланс, как советовали все авторитеты, у него не получалось. Манна сыпалась все реже и реже, а потом и вовсе перестала. Впрочем, есть ему уже не хотелось.

И дракон больше в небе не появлялся.

Через день, а может, через полдня после того как Зимин прогнал Игги, у него распухли суставы на ногах и идти стало невозможно. Зимин сжевал последний стебель питательного растения, но это не помогло. Тогда Зимин лег на живот и от нечего делать решил подумать, зачем это он здесь умирает.

Умирать было страшно лишь чуточку, Зимин все равно знал, что это не настоящая смерть, а так, как бы виртуальная. Потом будет еще жизнь, и потом можно будет во всем разобраться, расставить всех кошек над «i», попрятать всех скелетов по шкафам. А пока можно подумать о жизни.

Сначала Зимин решил определить для себя: зачем он жил все это время, все свои тринадцать с половиной лет.

Определить не удалось. Он подумал, в чем смысл? В смысле, смысл его, Зимина, существования? И тоже не смог ответить. Не было в нем великой цели, к которой стоит идти, отряхнув с плеч пепел великих побед, свернув в бараний рог внутреннюю обезьяну. Он не хотел построить баркас без единого гвоздя и обогнуть земной шар, он не хотел построить справедливое общество. Он ничего не хотел. Вспомнилась песенка, в которой были слова про то, что пока в тушке сохраняется дыхание, надо шагать вперед. Вот, думал Зимин, дышать я покуда умею, а идти вперед насущной необходимости не испытываю.

Зачем ты живешь? Спросил его его душевный голос. За шкафом, ответил Зимин голосу, и это был отличный ответ. По большому счету правдивый.

Тогда Зимин стал думать иначе. Ради кого я живу?

Ради себя, мурзилка, ответил бы, к примеру, Ляжка. Только так и стоит жить. Коли не лошара.

Ради друзей, ответила бы, наверное, Лара. Ради тех, кто идет с тобой рядом. Какая тоска.

О, мой верный Зима, жить надо для того… для того, чтобы жить! Ответил бы Перец.

Я живу ради тебя. Сказал бы отец. Ради твоего будущего. Я все силы… Дальше можно было не слушать.

Мать тоже сказала бы эту ужасную правду.

Что бы сказал дракон Леха?

Что бы сказал конь Игги?

Живут для тех, кто дает им жрачку. Но они животные, у них инстинкты. Это не считается.

А вот он, Зимин, никого не любит и не жалеет. Значит, жить ему получается вроде как не для чего. И что теперь? Помирать под бледным тазом? Хотя…

Есть Лара. Она выгнала его, но она возьмет его назад. Потому что она умеет прощать. И они еще там встретятся. А пока делать нечего, он немного помрет.

Один.

Зимину вдруг перехотелось умирать в одиночестве. Пусть даже и понарошку. В одиночестве страшно. Зимин вдруг понял, что нет ничего хуже этого. Он вдруг вспомнил соседку, старуху, которую никто в подъезде не любил, а потом как-то раз взяли и забрали в дом престарелых. А она оттуда стала всем в подъезде письма писать. Видимо, никаких других адресов она просто не знала. Каждую неделю приходило по письму. Отец Зимин взял и подсчитал на калькуляторе, что соседка на письма и марки тратит всю свою пенсию. И в один момент Зимину захотелось вот взять и ответить ей на письмо, но он подумал, что это, наверное, будет глупо, и не написал. А потом письма приходить перестали. И теперь Зимин почему-то жалел, что он так и не написал той старухе. Жалел.

Зимин поискал вокруг себе какую-нибудь компанию. Посмотрел в небо, нет ли там обычных в таких случаях грифов или буревестников. Грифов и буревестников не было. Посмотрел вокруг себя, а вдруг скарабей, а вдруг ящерка какая-нибудь, варан, но и этих не оказалось.

– Вот, блин, – прошептал Зимин. – Типа черный ворон, черный ворон, не кружися надо мною… Что это такое… Глюки…