Место в тени

Наконец великий день наступил. Президентом корриды был военный губернатор, генерал Кастро де Реал Монтихо, носивший прозвище Волк Сахары. Весил он более трехсот фунтов, дыхание его было громче, чем голос. Ровно в шесть часов он уселся на свое место в президентской ложе, грузно опираясь на руку изможденного легионера-марокканца. Рядом с генералом сидела герцогиня в белой мантилье, под которой топорщился целый набор гребней, отчего голова походила на радарную установку под маскировочной сетью, китайского мопса она держала на коленях так, чтобы он видел арену. На астматически сопящем и ворчащем мопсе тоже была мантилья, черного цвета, и матадорский плащ из красного бархата с его именем, вышитым золотой нитью. Графиня сидела рядом с герцогиней. На ней был андалусский костюм, из-за чего десятку сановников, сидевших непосредственно позади, арена была не видна совершенно. Рядом с графиней на пирамиде из подушек восседал герцог, а дон Хесус с поджатыми губами и в темных очках профессионального критика сидел со скучающим видом в конце ряда.

Места в тени были заняты главным образом светской публикой, съехавшейся по такому случаю из Мадрида и Севильи, но желтые головы шведов и датчан были явственно видны. Немцы оживленно передавали друг другу пиво и сосиски на огромные расстояния, некоторые дамы из опасения солнечного удара даже в тени завязали узлами уголки носовых платков и в этих не идущих им шлемах продолжали свой бесконечный пикник. Голливудская элита сидела в первом ряду, поблескивая оптикой. Простые люди, Бруины с Линквистами в том числе, сидели на солнце.

Дона Хесуса переполняло отвращение. Испания по бедности не могла обходиться без иностранцев. Он сделал все возможное, чтобы не допустить их сюда, но доллар, твердая марка, стабильная крона сказали свое слово. Генерал взглянул на часы, точнее, вытянул руку, и марокканец сказал ему, который час. Когда полез в нагрудный карман за платком, было слышно, как участилось его дыхание. Пока шарил в кармане, медали его позвякивали, словно металлофон. Наконец он нащупал платок и, сделав невероятное усилие, вытащил наружу.

Уныло прозвучали фанфары, медленно отворились ворота, из них выехали двое почтенного возраста всадников, с ног до головы одетых в черное, с оранжевыми кокардами на шляпах. Лошади их вышагивали, словно бы на пуантах, старыми балеринами, дающими последнее представление. Они возглавляли процессию. За ними шли тореро. Кордобано был одет в светло-зеленый костюм цвета своего «понтиака», он ступал по арене, не думая ни о чем, кроме своей осанки, горделивой до нелепости.

Рафаэлито, одетый в розовато-лиловое точь-в-точь по цвету «кадиллака», сдержанно, соблазнительно улыбался публике. Эль Чаваль выглядел в этом обществе совершенно чуждым, на нем был костюм цвета старой слоновой кости, повидавший, судя по заплатам и дырам, больше коррид, чем следовало. На лице его под не по размеру большой шляпой играла глуповатая улыбка. Позади них ехал сеньор де Вильясека, он почти все время нервозно оглядывался, так как лошадь уже доставляла ему беспокойство и как будто бы предпочитала пятиться назад. За ним следовали пикадоры, словно Санчо на взятых у Дон Кихота лошадях. Потом упряжка мулов под яркими чепраками, которым предстояло утаскивать с арены убитых быков, и старый грузовик, взятый напрокат у службы уборки улиц в соседнем городе, ржавые разбрызгиватели оставляли на песке две мокрые параллельные полоски.

Двое альгвасилов поклонились президенту, широко взмахнув шляпами, и сдержанным галопом поскакали по широкому кругу, матадоры поклонились в свою очередь, президент ответил им кивком. При этом кровь отлила от его подбородков, и они побелели. Затем матадоры сменили capotes de расео[17] на обычные плащи и стали ждать. Один из альгвасилов вернулся рысью, получил от президента приказ начинать и вручил ключ смотрителю ведущих в загон для быков ворот. Тут вновь появился сеньор де Вильясека, величавый, как конная статуя, и почти столь же недвижный, его кобыла поводила глазами в явном замешательстве.

Ворота загона внезапно распахнулись, тут же закрылись, и в солнечном свете возник один из свирепых быков доньи Консепсьон Моралес Прадо из Альбасете, ошеломленный, но уверенный. По толпе пронесся вздох ожидания. Привлеченный смутным шевелением толпы бык осторожно пошел вперед, и стало видно, что он прихрамывает.

— Fuera, fuera! — заревели зрители. — Долой его! Другого быка!

Сеньор де Вильясека разглядывал противника без особого энтузиазма, так как не мог заставить лошадь двинуться. Тут по сигналу оркестр заиграл пасодобль. Кобыла, проходившая выучку под звуки далекого граммофона и не научившаяся за свою недолгую жизнь разбираться в музыке, внезапно сорвалась с места и устремилась прямо к быку. Поднялся восторженный крик. Натиск сеньора де Вильясека был таким стремительным, что бык, не понявший, что такое несется к нему, робко попятился.