Место вдали от волков

Мы вдвоем стояли на обочине, моя одетая в лохмотья разъяренная мама и я, немытая и беспокоящаяся, что нас собьют. Мы держали табличку из истрепанной картонки, на которой аккуратно разноцветными маркерами написали: Подвезите нас в город. Хорошая компания. Милый ребенок. Мама умеет петь. Последнее – преувеличение. Из всех любимых вещей нам удалось спасти из дома только чемодан и ящик из-под молока – пока из своей мастерской не вышел волосатый социопат и не обнаружил, что мы сбежали. Так мы называли моего папу, чтобы не упоминать его имя. Произнесенное, оно будто давало ему силу, а он больше не имел над нами власти. Мы не смогли вынести из дома все, что хотели, а когда вместе отправились копать землю за помидорами черри – в саду на заднем дворе были посажены их ряды, – мама не нашла, что искала. Время вышло. Он мог обнаружить нас в любую минуту. Закончит рисовать – и узнает, что мы сбегаем от него.

Мы собрали вещи и долго шли до двухполосного шоссе, стараясь не попадать в зону видимости от подъездной дорожки. Нашли безопасный поворот. Ива предоставила нам убежище. Я повторяла за мамой: как она вытягивала руку с поднятым большим пальцем и смотрела на дорогу с зазывающим выражением лица, с каким она, словно магнит, притягивала водителей. Мне хотелось помочь, и она сказала, что у меня талант от бога.

Мы планировали пойти прямо к автомагистрали. Нас интересовали ведущие на юг, через Нью-Йорк, трассы. Подошло бы любое транспортное средство при условии, что оно приблизит нас к городу – туда нас направил предсказатель судьбы. Мама возобновила бы свою карьеру и снова ходила бы на прослушивания – начала бы с малого, например со студенческих пьес, короткометражных фильмов, а потом, возможно, наняла бы преподавателя по вокалу и попыталась пройти в Офф-Офф-Бродвей. Ее мечта воскресла. Что касалось меня, я пока ни о чем не мечтала, но планировала найти себе мечту и носить ее перед мамой, чтобы она признала тот же огонь во мне.

Она сказала, я пойду в школу с городскими детьми. Придется заставить себя не стесняться. Возможно, она запишет меня на тхэквондо или кунг-фу, чтобы я могла защищаться, потому что городские улицы – это не тропинки в лесу, и здесь недостаточно свистка выживания. Мы найдем, где остановиться.

А что насчет того дома, в котором ты жила? – спросила я. – Почему не там? Я знала, что он располагался на Манхэттене. В ее историях он вырос за ночь и был выше деревьев. Из красного кирпича и со множеством окон, обнесен воротами и защищал от отцов, огров и других незваных гостей, если только ты сама не откроешь ворота – а я бы не стала этого делать, меня не обдурить. Там принимали всех девушек, ищущих укромное местечко, – вот что она мне сказала. Это место называлось «Кэтрин Хаус», и мне казалось правильным назвать целый дом в честь одной девушки. Я представляла, как он высится где-то на острове и ждет нас с включенным светом и приоткрытой дверью.

Но она сказала – нет. Нет. Мы не могли поехать туда. И уж точно не вместе. Этот дом больше не для нее, и это место не для меня.

Больше она о нем не хотела разговаривать.

Она сказала, вместо этого мы можем пользоваться каучсерфингом, ночевать под открытым небом, если придется, а еще у нее остались друзья тех лет, и она могла бы с ними связться. Мне больше никогда не придется звонить соседям по быстрому набору, когда он в гневе – например, один раз он схватил кочергу и угрожал уничтожить свои картины в гараже, потом маму, потом меня и все свои вещи в порядке значимости. Мы с мамой перевернули эту страницу. И подняли большие пальцы.

Остановившаяся машина изменила все, но не так, как я хотела. Это был минивэн с серебристой рыбой на бампере – первый знак. Мама предупреждала меня об этой рыбе. Сказала, мы можем не понравиться этим людям, они не будут нам доверять – это члены движения Иисуса, – но, если они спросят, евреи ли мы, не надо бояться и скрывать, кто мы такие. Мы должны посмотреть им в глаза и сказать – да. Не важно, что мы не знали, когда по календарю Дни трепета, и не делили тарелки, миски и ложки для мясного и молочного. Для многих мы вполне евреи, даже если для евреев – не вполне.

Я не видела водителя. Сначала заметила лица девочек, прижатые к заднему окну – пухлые губы, вытаращенные глаза. Это были сестры: Шарлотта (старшая, вредная) и Даниэла (младшая, моя ровесница, маленькая копия Шарлотты). Я им сразу не понравилась, и дело совсем не в религии. Их отец сказал маме, что не может прямо сейчас подвезти нас к автомагистрали, так как в пакетах полно продуктов, а его драгоценные девочки очень хотят поужинать. Но если нам надо где-то переночевать, они живут прямо за поворотом, на Блу-Маунтин-роуд и могут выделить нам исправный раскладной диван. Также он упомянул, что его жена умерла.