Место встречи

— Пришвартовались мы в этой самой гавани. Круги на швартовы повесили, все как следует. А чуть смерилось, слышу позванивает что-то. Я к борту, а там по швартову ползет эта коричневая тварь. Доползла до круга, поднялась на задние лапы, передними по жести поцарапалась, чувствует — не перелезть. Она еще раз примерилась, словно бы прыгун, планку проверила, попятилась, притаилась, посидела так, ну, думаю, хитрая гадина, чует, что не перелезет. А она и не думала перелезать. Посидела так да как прыгнет — и опять прямо на швартов. Я пошарил по палубе глазами — ничегошеньки, сунул руку в карман, а там — портсигар. Я этим портсигаром и засветил, да так удачно, что тварь только кувыркнулась — и бултых в воду. Все, думаю, больше не полезут, и только я так подумал, слышу — снова жесть позванивает. Сбегал я за шваброй и всю-то ночь от них отбивался. А утром доложили командиру, так он приказал на рейд уйти.

Катер шел резво, залив был спокоен и угрюм, казалось, скалы были впаяны не в серые, почти недвижимые воды, а в древнюю застывшую лаву, которую земля исторгла из себя многие тысячелетия назад. Румянцев со Студеницыным помолчали, наверное, больше для того, чтобы забыть перед расставанием неожиданный разговор о крысах, этих коварных тварях, которые буквально везде преследуют моряков, являясь как бы бедственным, но необходимым приложением к каждому кораблю.

Катер ударился бортом о причал, потерся о него и затих. Румянцев и Студеницын застегнули крючки на кителях, поправили фуражки, не спеша вышли из каюты. Прямо у них над головой маневровый паровоз, пыхтя и покрикивая, толкал перед собою зеленые вагоны, по всей акватории порта двигались и шевелились краны, а над паровозом с вагонами и над кранами уходили к небу горы, и на этих горах вкривь и вкось лепились дома и домишки. Матросы подхватили чемоданы и по лестнице стали подниматься вверх, следом за ними пошли и Румянцев со Студеницыным, и скоро они оказались в вокзале, довольно-таки просторном и светлом. Состав уже подали, но посадка еще не начиналась, и им волей-неволей пришлось зайти в ресторан, в котором было людно, шумно и неуютно. К ним тотчас же подошел щеголеватый метрдотель и провел за ширмочку, где стоял столик, застланный чистой, туго накрахмаленной скатертью, тотчас же появилась официантка с карандашом и блокнотиком в руках и, приняв подобающую стойку, улыбнулась.

— Нам бы шампанского — и побыстрее.

Метрдотель услужливо повторил, будто официантка могла не расслышать:

— Шампанского, и побыстрее. — И оба исчезли и не появлялись добрых полчаса.

— Может, уйти?

— Неудобно. Как-никак заказали уже.

Времени все еще оставалось много, они и шампанского выпили, и покурили, и снова выпили, кажется, уже обо всем переговорили и только тогда вышли на перрон. Матросы уже снесли вещи в вагон, Студеницын с Румянцевым обнялись, постояли так.

— Ну не поминай лихом!

— Бывай здоров!

Студеницын прыгнул на ступеньку вагона, состав дернулся раз и другой и медленно поплыл в сторону, все убыстряя свой бег, и скоро замелькал красными огнями хвостового вагона. Румянцев еще раз поправил крючки у кителя, прошел в вокзал, поискал телефон-автомат, но один не работал, а возле другого толпились юнцы, и пробиться к нему, видимо, было невозможно. Это обстоятельство и обрадовало Румянцева — ему не хотелось звонить, — и огорчило — он привык доводить до конца любое дело. Румянцев прошел к дежурному коменданту, и дежурный тотчас же и телефонный аппарат подвинул, и стул подал, и даже сам вышел, чтобы не мешать разговору. Румянцев посидел перед телефоном, подождал — а мертвых-то ведь с погоста не носят, — набрал номер; трубку сняли после первого же гудка, как будто ждали звонка, и он, узнав голос, поразился, что мог его узнать, и тихо, чтобы не выдать волнения, сказал:

— Это я.

— Боже, ты откуда и где?

— Я на вокзале.

— Что ты там делаешь?

— Провожал товарища и звоню тебе, — глуповато улыбаясь, ответил Румянцев. — И хочу теперь тебя видеть.

Там, возле другого аппарата, Ольга Александровна помолчала.

— А я, знаешь ли, не хочу. Вернее, хочу и боюсь. Я ведь страшненькая стала.

— Меня годы тоже не молодили.

Ольга Александровна опять подумала.

— Может, зайдешь ко мне? — спросила она неуверенно.

— А не лучше ли где-нибудь поужинать?

— Право, не знаю. Это так неожиданно.

— Что здесь есть приличное? — не слушая ее, спросил Румянцев.

— «Арктика».

— Добро. В «Арктике» в двадцать ноль-ноль.

— Так строго?

— Можно нули отбросить.

— Хорошо… — покорно сказала где-то там Ольга Александровна.

3

На вокзальной площади Румянцев нашел свободное такси, велел шоферу ехать в «Арктику», и шофер понял с полуслова, лихо вырулил на улицу и вскоре остановился возле тяжеловатого здания с подъездом, по бокам которого мертвенно белели матовые фонари.

— Если тут чего надо, — сказал шофер, — так спросите швейцара дядю Гришу. Дядя Гриша, товарищ каперанг, все может.

— И столик может часов этак в двадцать соорудить?

— Дядя Гриша все может, — с убеждением повторил шофер.