Место встречи

— На вот, если интересуешься. Тут есть хороший разбор операции Маринеско в Данцигской бухте. Ты знаешь, кто такой Маринеско?

— Так точно, знаю, — поспешил заверить Остапенко, хотя фамилию эту слышал впервые, и Веригин с сожалением подумал: «Ни черта ты, брат, не знаешь, а говоришь. Вот это-то и плохо. Плохо это, брат».

— Ну иди, Остапенко, и впредь веди себя умнее.

Остапенко вышел как-то боком. Веригин с треском задвинул ящик, свирепо — испепеляюще, как ему показалось, — поглядел на Медовикова, который сидел перед ним прямо и невозмутимо и всем своим видом в равной степени выражая и свое согласие с тем, о чем и как говорил Веригин с Остапенко, и полное свое несогласие.

— Молчишь? — спросил Веригин. — Человек мается, можно сказать, места себе не находит, а ты молчишь?

— Я не молчу, — Медовиков усмехнулся уголками рта и глаз, не дрогнув ни одним мускулом. — Это, Андрей Степаныч, тактика.

— Какая, к черту, тактика, Василий Васильевич, если мы… — этим «мы» Веригин специально подчеркнул, что он не отделяет себя от Медовикова и не становится в позицию стороннего наблюдателя. — …если мы, — сделав паузу, еще раз подчеркнул Веригин, — послали человека на палубу, забыв, что у него только что умерла мать, что он, наверное, и себя-то замечает не каждый день.

«Папа, мама, — обиделся Медовиков. — Бывало, когда шли на минные поля, об этом меньше всего думали. Шли и — ладно. А теперь, видишь ли, папа, мама… А у меня нет ни мамы, ни папы, ну и что?» — думал он сердито, но сказал миролюбиво:

— Допустим, мы напишем все, как было: я запамятовал, хороши ли у мамеринца крепления, и послал Остапенко на палубу. А у Остапенко недавно умерла мать, и он все еще ходит как чумной. А до этого мы нашвабрили палубу соляркой, и она стала скользкой. А штурмана, будь им неладно, в это время сделали поворот. Словом, дальше — больше. А кому все это надо?

— Нам же с тобой и надо. И Остапенко надо. И Кожемякину тоже надо.

— По всем статьям ошибаешься, Андрей Степаныч, — снисходительно возразил Медовиков. — Остапенко это не надо, потому что по себе знаю — для матроса хуже некуда, когда его по начальству тягают. И Кожемякину тоже не надо, потому что именно он докладывал по готовности дивизиона к походу и бою, и еще потому, что он этого Остапенко видит только в строю на подъеме флага. Где ему знать, чего думает наш милый Остапенко, какие ветерки гуляют в его голове! И тебе не надо, Андрей Степаныч. А обо мне и говорить нечего.

— Мудр ты, Медовиков, слов нету, но как бы мне сейчас хотелось, чтобы у тебя этой мудрости было поменьше!

— Это от меня не зависит, — подчеркнуто отчужденно сказал Медовиков и тоже, как давеча Остапенко, извлек откуда-то и протянул Веригину лист писарской бумаги, сложенной только вдвое; эта бумага могла пойти но начальству. — Тут я рапортишко за вас сочинил. — Он назвал Веригина на «вы», подчеркнув тем самым, что дружба дружбой, а служба службой. — Можете подписывать не читая.

— А может, все-таки позволишь прочесть?

— Читайте, только больше того, что положено, не вычитаете.

Веригин пробежал глазами бумагу, перебеленную хорошим почерком, и размашисто подписал. Медовиков, как всегда, был прав: он изложил факт как случай, а от случайностей еще никто не застрахован, хотя, может, только теперь Веригин и понял, что в этом случае таилась закономерность. Он собрался к Кожемякину, сказав, что, когда вернется, позвонит Медовикову в каюту.

— Не потребуется, — сказал Медовиков.

— Откуда тебе знать, ясновидец? На картах, что ли, прикинул?

— Зачем на картах, — Медовиков был невозмутим и даже как будто обижен, что вот он-де толкует-толкует прописные истины, а его не понимают да еще сомневаются. — Душу человеческую надо знать. Она же из одного теста, что у матроса, что у комдива.

И они опять разошлись в разные стороны: Медовиков к себе в корму, а Веригин направо и вверх по трапу. Он прошел в салон, поискал среди офицеров комдива Кожемякина, который, зевая, листал журналы и явно был не в духе.

— Ну что там у тебя? — спросил он, откладывая журнал в сторону.

— Да вот, — сказал Веригин, подавая бумагу.

Кожемякин прочитал ее и раз, и другой, потом поднялся, привычно одернул китель, пробежал пальцами по пуговицам.

— Подожди меня здесь. Пойду доложусь командиру БЧ. Экая с вами морока. — Он с неудовольствием потянул носом воздух, как бы говоря, что все это дурно пахнет, и вышел.

Веригин послонялся из угла в угол, открыл крышку пианино, ткнул пальцем в один и другой клавиш, извлекая из инструмента прыгающий мотивчик «Чи-жик-пы-жик, где ты был?..», и вопросительно оглянулся. На него не обратили внимания, и тогда Веригин повторил упражнение.

— Слушайте, Веригин, вам что — делать нечего? — спросили из-за шахматного столика, не подняв даже головы.

— А если нечего?

— Так идите спать, следуя мудрому правилу: матрос спит, а служба идет.

— Скушно, — выйдя на середину салона и ни к кому прямо не обращаясь, произнес Веригин.