Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали

Вот так мы и любились, пока я не снял отдельную комнату, да вскоре подвернулось хорошее дело в Челябинске, а потом я решил повременить с возвращением в Москву на всякий случай и поехал мотать монеты в Минводы, а когда деньжата кончились, вдруг сообразил, что неохота мне к Зосе возвращаться, уж больно все там всерьез начало у нас разворачиваться и замаячил в недалеком будущем загс, а вору женитьба – как зайцу стоп-сигнал. А еще через полгода загремел я в тюрягу и уже из колонии написал Зосе открыточку, не очень-то надеясь получить ответ. Но Зося писала мне все время, и передачки слала, и раз на свиданку приезжала, хотя отбывал я на этот раз не в Минводах и не в Сочах…

Потому я и напомнил ей про наши ночные радости, но она хоть и мягкая, а очень упрямая всегда была. Покачала головой и говорит:

– Нет, Алеша, хорошим людям для этого ночь дана…

Глупые у нее представления какие-то были – это, наверное, от плохого воспитания. И злорадно сказал ей:

– Это точно. Все самые лучшие дела люди ночью делают. Мы с тобой делаем приятные дела. А когда я один, без тебя, то я свои дела тоже лучше всего ночью обделываю… – (Она бессильно и испуганно развела руками.) – Смотри, Зося, – сказал я жестко и весело, – как бы тебе совсем не стать дневной женщиной.

– Это как?

– А так: ты сначала с мамусей своей замечательной жила, а теперь работаешь всегда по ночам, у тебя для любви ночного времени не остается, и с твоей стыдливостью останешься без мужика.

– Что-то ты заботишься обо мне больно, не к добру это, – усмехнулась Зося.

Я почувствовал, что она сейчас рассердится или обидится на меня, а я не хотел, чтобы она сейчас на меня сердилась или обижалась, не нужно это мне сейчас было, мне требовалось, чтобы она меня любила, как в первые наши дни. Я поцеловал ее еще разок и сказал:

– Не обращай внимания. У меня стал склочный характер.

Зося радостно засмеялась:

– Вставай скорее, завтрак готов…

Мы ели сосиски, поджаренные в яйце хлебные ломтики, пили крепкий сладкий кофе, и, может быть, оттого, что не было тряской сутолоки колес под ногами, въедливой вагонной пыли, пронзительной карбидной вони вокзальных сортиров и я совсем не чувствовал невольного напряжения побега от возможно близкой погони, – но именно во время этого завтрака в маленькой, очень чистенькой кухне Зосиной квартиры я подумал на мгновение: а может быть, действительно завязать? И по тому, как я испуганно и торопливо прогнал эту быструю, короткую мыслишку, я понял: чтобы завязать, мне надо гораздо больше смелости, чем продолжать и дальше воровать.

Зося собиралась в магазин, а я лежал на тахте и обдумывал текст письма, которое мне сейчас надо было соорудить. Письмо для меня было очень важным, думал я о нем сосредоточенно и в этот момент был, наверное, похож на своего папаню, когда он боролся за правду. Зося заглянула в комнату:

– Ну я пошла. Скоро вернусь…

– Погоди. Ты Сеньку Бакуму давно видела?

Зося поставила сумку на пол.

– Нет, не очень. А что?

– Повидать я его хотел. Потолковать есть кое о чем.

Зося покачала головой:

– Не знаю, захочет ли он с тобой говорить.

– А почему не захочет? – пожал я плечами. – С тобой же захотел говорить.

Она помолчала немного, потом сказала медленно:

– Леша, дурачок, ты мужчина и этого не понимаешь. Не надо тебе с ним встречаться.

– Так объясни мне, раз я не понимаю, – ухмыльнулся я. – Он ведь тебя, а не меня любил и все же говорить с тобой стал. Чего же ему со мной не поговорить?

Зося сосредоточенно смотрела в пол, и я видел, что она хочет мне что-то сказать, да с духом собраться никак не может.

– Потому и стал со мной говорить, что любил он меня. Когда человек любит, он очень многое может понять и простить…

– Авось и меня простил. Хотя и вины-то я за собой не чувствую: он тебя что – на рынке купил? Сначала он любил, а потом я пришел и его любовь перелюбил.

Зося подняла на меня глаза, долгим взглядом посмотрела на меня и тихо сказала:

– Не надо так, Алеша, говорить. Вы с ним очень разные…

– Зося, ласточка моя, не надо ненужные слюни растягивать. И не надо делать из Бакумы влюбленного принца. Бакума – вор, такой же как я, злой, спокойный блатняга. Понимаешь, он вор, настоящий вор в законе, и ушел за мной он из кодла только потому, что понимал: со мной ему работать и наваристей, и спокойней…

Зося снова взяла сумку, выпрямилась:

– Может быть. Не знаю, может быть, ты и прав. Только он больше не вор…

Я опешил:

– Как не вор? А кто, святой?

– Нет, не святой. Он шофер. В такси работает.

– Что? Бакума – шофером?

– Да, шофером. Он мне паспорт показывал.

– Я тебе хоть три паспорта могу показать. И все на разные фамилии.

– Нет, – покачала Зося головой. – У него был один паспорт и на одну фамилию. Настоящий.

– А почему ты знаешь, что настоящий?

– Я его руки видела. У него руки шоферские стали, не такие, как раньше.

– Н-да, – пробормотал я. – Дела пошли дальше некуда…

Зося отправилась в магазин, а я стал бороться за справедливость.