Метаэкология

Геракл, напоминает рассказчик, среди богов «в счастьи живет и имеет прекраснолодыжную Гебу», здесь, в Эребе, лишь тень его. На ней сверкает украшенная искусным рисунком перевязь — тень перевязи, которую может быть все еще носит воскресший Геракл. Лукиан заставляет тень Геракла («лук, палица, львиная шкура, рост — Геракл с ног до головы») встретиться в царстве Аида с насмешливой тенью Диогена. Диалог этих теней — пародия на неоплатоническое-раннехристианское представление о душе. Сначала Геракл привычно (по Гомеру) объясняет, что он не умер: здесь, в аду, лишь его образ. Но философ хочет узнать, существовал ли этот образ при жизни героя. Может быть, они составляли единое существо, а после смерти разделились — Геракл вознесся на Олимп, а его образ погрузился в преисподнюю. Эта гипотеза раздражает образ героя, не слишком благосклонного к новой софистике. Он хватается за лук, но, вспомнив, что оппонент всего лишь тень, выдвигает альтернативу, которая сделала бы честь и профессиональному софисту: ведь Геракл имел двух отцов — земного Амфитриона и небесного Зевса. Так вот, что от Амфитриона — в царстве мертвых, а что от Зевса — живет на небе с прекраснолодыжной. Тело же («третий Геракл») предано огню вместе с палицей. Известна и судьба лука, завещанного Филоктету, что не мешает Гераклу (образу Геракла) пользоваться этим луком (его образом) посмертно.

Тройной Геракл иллюстрирует мысль Платона о тройственной природе человека, тело которого — земная колесница души, на время сменяющая звездную, душа же божественного происхождения и состоит из двух частей — бессмертной (возвышающего нас демона в голове) и смертной (принижающих нас чувств в груди). Нетрудно увидеть здесь и намек на апостола Павла, различавшего плотское, душевное и духовное тела (в древнекитайской философии тоже есть представление о двойной душе — умирающей вместе с телом и живущей, пока о ней помнят).

Конечно, эти мыслители далеко отошли от Гомера в развитии сущностного представления о душе, которая уже стала утрачивать свою образность. В самом деле, если тело — всего лишь колесница, то едва ли душа, существовавшая задолго до его появления на свет, имеет такую же форму. Аристотель со свойственной ему обстоятельностью обсуждает взгляды предшественников, отождествлявших душу с импульсом, движущей силой, движением (Фалес, Гераклит, Анаксагор, пифагорейцы), умом (Демокрит, в новое время — Декарт, помещавший душу в шишковидную железу мозга), водой (Гиппон; эта точка зрения по происхождению может быть египетской или месопотамской, так как жители этих стран считали воду душой земли, а ведь человеческое тело тоже из земли) и, наконец, кровью (поскольку кровь по отношению к телу то же, что вода по отношению к земле).

Последняя точка зрения, приписываемая Аристотелем ученику Сократа Критию, интересна тем, что аналогичные представления мы находим в Библии («ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его»). По крови устанавливалось не только генетическое, но и духовное — сущностное — родство. Жена Моисея Сепфора, бросая к ногам бога обрезанную крайнюю плоть первенца своего, говорит: «Ты жених крови у меня». Чтобы породниться душами, пили разбавленную кровь или заменяли ее вином. Символическое значение вина сохранилось в ритуале причастия, скрепляющего духовное родство с богом (не обязательно провозглашать тост «на брудершафт», чтобы прочувствовать сакральный смысл совместного распития спиртного; участники этого действа в ускоренном темпе воспроизводят типовые взаимоотношения двойников от братской любви до братской же ненависти).

Вместе с тем раннее христианство со свойственной ему эклектичностью вобрало и душу-двойника с его характерной атрибутикой. Иисус сохранил после воскресения раны от гвоздей и копья, и скептик Фома смог вложить в них пальцы и ладонь, чтобы удостовериться в их подлинности. Души-двойники проходят через Средневековье прямо в дантовский ад, где им предстоит вечно убегать от разъяренных (душ) псов или нести в руках собственную голову — посмертный атрибут Бертрана де Борна. Если верить Данте Россетти, то прерафаэлитский художник мог создать портрет собственной души в виде молодой дамы, облаченной в длинное серо-зеленое платье (такой она изображена в «Руке и Душе»).

Но не тем же ли занимались художники во все времена? Кем были Галатея, Мона Лиза, Беатриче, Лаура, Ленор, если не проекциями душ, обретших в них бессмертие? Портрет дышит страстью, а на ощупь это лишь шероховатая поверхность. Страсть портрета вечна, из нее не проистекает никакого действия. Это, пользуясь формулой Роберта Музиля («Человек без свойств»), «случавшееся без того, чтобы что-то случалось». Словом, идеальное местопребывание души.