Метафизика любви

При этом решающим для нашего контекста является следующее: intentio benevolentiae в целом есть следствие принятия другого человека, которое в свою очередь представляет собой ценностный ответ на существование данного индивидуума - поскольку он нас восхищает, мы и относимся к нему «хорошо». Во-первых, это хорошее отношение в ценностном ответе основано на его существовании; во-вторых, это хорошее отношение к нему, а не просто благожелательность всей нашей личности. Мы обращаем к конкретному любимому человеку этот лик нашей доброты. Мы направляем на него этот поток добра. Но одновременно мы можем ненавидеть другого человека. Конечно, и всякой естественной любви свойственна тенденция размягчать всего человека. Мы подробно поговорим о таком воздействии любви, когда нашей темой будет «любовь и нравственность». Но эта тенденция всякой истинной естественной любви не должна толковаться так, что любящий такой любовью целиком преисполнен доброты, что благоговейно любящее «я» полностью доминирует в нем или, можно сказать и так, что он уже вошел в царство добра.

Напротив, в христианской любви к ближнему, во-первых, intentio benevolentiae по отношению к ближнему не является следствием его принятия, которое было бы в свою очередь ценностным ответом на его существование. Оно является актуализацией доброты, свойственной любящему. Несмотря на то, что эта доброта актуализируется в ценностном ответе на существование ближнего и только в нем и может быть актуализирована, тем не менее она не мотивирована восхищением другим человеком. Тот, кто милосердно обращается к ближнему в христианской любви, относится к нему «хорошо» по причине доминировавших в его душе еще до встречи с ним добра и установки на любовь. Поэтому он «хорошо» относится не только к данному человеку, но и in potentia (потенциально) ко всякому ближнему. Следовательно, он не может одновременно любить одного человека и ненавидеть другого.

Intentio benevolentiae имеет здесь совершенно иной характер и новое качество. Оно является - помимо вышеупомянутых элементов - не только словом доброты к человеку, но и обращенной к нему «субстанциальной» добротой, святой добротой, которая хотя и относится к нему, однако является не только словом доброты, заключающемся в любом intentio benevolentiae.

При этом уникальность христианской любви к ближнему состоит в том, что она, несмотря на свой предвосхищающий характер, проявляет абсолютный интерес к данному конкретному человеку, относится именно к нему; ближний абсолютно тематичен. Поэтому совершенно ошибочно думать, будто свойственная любящему доброта и преисполненность любовью изливается на ближнего самопроизвольно и как бы случайно. Ибо святую доброту и надактуальную милосердную установку ни в коем случае нельзя рассматривать как своего рода «силу» - жизнен ную полноту, некий потенциал - напротив, они представляют собой основанную на любви к Богу основополагающую интенциональную установку, которая своим надактуальным характером делает человека просто любящим. Поэтому то обстоятельство, что любовь здесь как бы предвосхищает встречу с ближним, нисколько не наносит ущерба ценностноответному характеру любви и абсолютной тематичности ближнего. Необыкновенный интерес к ближнему ни в коей мере не уменьшается оттого, что в данном случае любовь имеет этот предвосхищающий характер.

«Я-Ты» ситуация

Для любви к ближнему характерно также то, что в ней не доминирует типичная «я-ты» ситуация. Чтобы это понять, необходимо принять во внимание следующее: об отношении «я-ты» можно говорить в очень различных смыслах. Во-первых, под этим можно понимать одно из главных измерений communio (общности) с другим человеком, и тогда мы противопоставляем его другому главному измерению - «мы»-объединению. В этом смысле мы говорили в нашей книге «Метафизика социального» о «я-ты»-общности. Но под отношением «я-ты» можно понимать и совершенно иное отличие. Можно иметь в виду диалогическую ситуацию, в которой другой человек действует как субъект и ни в коем случае не как простой объект. В этом случае мы противопоставляем «ты» и «он». Если другой человек представлен только как «он», то нет ни диалогического контакта - от личности к личности - ни вовлечения другого человека в качестве субъекта. Он как бы занимает место безличной вещи. Конечно, мы знаем, что речь идет о человеке, что здесь действует «он» или «она», а не «оно».

Но мы формально относимся к нему как к объекту, знание о том, что это человек, еще не является актуализацией личного контакта с ним, возможного лишь между людьми. Такое «ты» как противоположность «он» особенно подчеркивалось Мартином Бубером.