Метафизика памяти

Но одно было для меня явным, невыдуманным живым доказательством того, что война была, – это инвалиды. Через них у меня есть живая память о войне, она прошла передо мной, не менее страшная и жуткая, чем реальные боевые действия. Я помню послевоенный рынок, где инвалиды (в основном почему-то вспоминаются безногие на тележках с подшипниками), собираясь десятками, торговали штампованными часами, облигациями, собственными и чужими наградами, украденными вещами, матерились, пили, дрались и исчезали при появлении милиционеров. Почти на каждом углу города сидел инвалид, который или просто просил милостыню, или пел что-то, подыгрывая себе на гармошке, а сердобольные прохожие кидали деньги в шапку. А сколько их ходило по поездам, по электричкам, с трудом перебираясь из вагона в вагон и исполняя все те же жалостливые песни. Они настоящий фольклор создали о себе, о людях изуродованных и брошенных, который потом блатные приспособили для своих песен. А сколько из них спилось от безысходности, сколько кончило жизнь в тюрьмах и лагерях, поскольку уголовный мир многих прибирал к рукам?

До середины 50-х годов количество нищих на улицах всех городов было огромным, и основную массу составляли инвалиды войны. По данным ВС РФ их было более двух с половиной миллионов. Пособия, помощь, жилплощадь, на которые начало раскошеливаться государство, – все это было потом, много позднее. В основном помощь и внимание к инвалидам, как и к ветеранам вообще, начались после празднования 20-летия Победы и достигли существенных размеров только в 70-х, когда подавляющее большинство инвалидов умерло. Я видел в начале 60-х годов демонстрацию безногих инвалидов, которые на своих колясках покатили к горкому выразить протест против условий своего существования. Милиция перегородила улицу грузовиками, каждого брали под мышки или за тележку двое милиционеров и с размаху бросали через борт в кузов. Переполненная машина отъезжала.

В конце 40-х – начале 50-х годов нищих инвалидов начали активно вывозить из крупных городов, чтобы не портили вид. В 1975 г. я был на Валааме, где в кельях монастыря, в ужасающих условиях жили более сотни человек. До сих пор перед глазами стоит огромное количество пустых банок, выстроенных перед магазином на случай привоза молока. У Ю. Нагибина в повести «Бунташный остров», посвященной инвалидам Валаама, один из героев говорит, что в СССР убежища для калек засекречены тщательней, чем сталинские лагеря уничтожения. С началом регулярных пароходных экскурсий из Ленинграда инвалиды с острова исчезли.

Только память делает нас свободными, и забывающие прошлое, не слышащие его голосов остаются рабами. Голосов тех миллионов давно не слышно, они живут только в нашей памяти. В стране нужно установить памятник неизвестному инвалиду. Безногому инвалиду на самодельной тележке, замерзшему насмерть на перроне вокзала, куда его выгнала из теплого помещения милиция. А он ожидал электричку, чтобы поехать на ней побираться до Коломны и обратно. Памятник как символ «особого русского пути».

Память, о которой я собираюсь говорить, – это состояние свободы, состояние, которое можно определить как держание себя в духе. Адекватное наименование такого, держащего себя в духе человека – «человек помнящий». Речь идет о живой памяти, только она и является свидетельницей прошлых событий и переживаний.

Когда Сократа, высказавшего мысль о том, что «добродетель есть знание», и, следовательно, знающий о том, что такое добро и что такое зло, никогда будет делать последнего, упрекали в наивности – ведь сколько в жизни встречается умных, знающих людей, сознательно творящих зло, – то Сократ мог бы ответить: «Да нет же! Эти люди не знают, что такое добро и зло. Знать – это нечто совсем другое».

Знать – значит обладать живой истиной. А истина всегда живая, иначе это не истина. Она рождается из глубины души, и, стремясь к ней, человек изменяется сам. И вера должна быть живой, ибо Бог есть Бог живых. И память должны быть живой. Иначе мы имеем дело не с памятью, а с набором рефлекторных реакций на повторяющиеся события: если мы не будем их хранить в своей голове на все случаи жизни, то обязательно рано или поздно попадем впросак. Все помнят, что нельзя совать гвоздь в розетку, помнят, что надо выключать утюг, выходя из дома, и т. д.

Что касается коллективной памяти, то чаще всего это она говорит через людей, «дискурсы говорят людьми» (Е.Г. Трубина), индивид не контролирует содержание и форму своих воспоминаний, часто его воспоминания могут быть лишь самообманом. Бывшие колхозники вспоминают послевоенные годы не как кошмарный ад полуголодного существования, жестокую эксплуатацию (работа за «палочки»), возможность сесть в тюрьму за несколько колосков, а вспоминают их по фильму «Кубанские казаки», говорят: «Да, были трудности, но мы в целом жили хорошо, вы посмотрите этот замечательный фильм и поймете нашу жизнь»[5]. Интерес к проблеме памяти всегда был обусловлен несколькими причинами.