Метафизика пата

В заключение я хочу обратить внимание на то, что заканчивается целая эпоха книжной культуры. Мастера книжной культуры теряют предмет для своей работы, потому что они уже превратили в муляж все, что можно было превратить. Например, когда говорят, что философия не может обойтись дез^шшбм^речи;1 4??~4^??^(3?^??*?^^\^ Зем-то, связанном со смертью, то в этом говорении мы слышим чистый голос. В нем нет мысли. Я думаю, что сегодня философы среди тех, кто не думает. Они в неречевой негативности. На улице. В трактире. Философы думали вчера, позавчера.

А сегодня они ходят неузнанными, потому что они повествуют повседневностью. Во всяком случае они не рядом

Со смертью. Пугает не смерть,? симуляций смерти. Мы не умрем. Ведь мы и не родились. От симуляции спасает только пат. Мерцающая ясность патовых пространств.

Вернее, пост-мистериальная культура – это культура патовая. Потому что только в патовом пространстве мы можем избежать подмены и поддельности. Здесь следы не теряются в следах. Здесь означаемое без маски. А здесь – это исток, в его неистовости первоначала. Где алтарь и кто будет жертвой? Этим вопросом я и заканчиваю свое сообщение, предполагая, что будет и алтарь, будет и жертва.

Патовые пространства протяженны своей равнинностью. Вот, например, было трое. И .мчалась тройка по равнине. И всем было хорошо. Весело. Но что-то в ней надломилось. И остались двое. Как на картине Нестерова. На ней присутствие двух лишь подчеркивает отсутствие третьего. Все указывает в этой картине на то, что был третий. Отсутствующий третий – условие философствования оставшихся двух.

Эстетика присутствия раскрывает эстетику реальности отсутствия. Как звук раскрывает тишину.

Нестеровский Булгаков как щука. Или штопор. Он направлен в глубину глубокого. На поверхности он задыхается. Флоренский – лебедь. Пылинка. Ему обзор нужен. Его печаль светла. Он печалится о высоте высокого. На этой высоте в сюртуке Булгакова не полетаешь. Здесь галстук шею передавит. Лебедь – в рясе. Кто же третий? Тот, кто тянул воз. Тянул и утянул. По поверхности патового пространства.

По равнине. А по этому пространству можно только пятиться. Но кто рак и пятится, об этом спрашивать нельзя. Вернее, можно. Но смысла нет. Картина Нестерова «Философы» – метафора этой бессмыслицы.

Глава II. ВВЕДЕНИЕ В ПАТОАНАЛИЗ

«Пат» – термин описания постсубъектных структур. Ой обозначает ситуацию, в которой у того, кто ходит, хода нет. А у того, кто лишен хода, ход есть. Кто ходит? Субъект. То есть субъект – это не под-лежащее, а под-ходящее, суть которого устанавливается ответом на вопрос: чья очередь? Ход – не поступок, а очередь в игре. Субъектность разоблачается в очереди. Кто ходит? Этот вопрос всего лишь маскировка безразличия,к субъекту. Какая разница, кто ходит.

Спрашивается другое: чей ход. Вернее, чья очередь? А она анонимна. «Кто» претендует на субъектность. В последнем случае звучит безразличие к тому, что претендует быть субъектом и что помещает себя в рубрику с маркировкой «кто».

2.1. Пас

«Чей ход» – основной вопрос патоанализа, который можно считать завершенным только после того, как будет услышано: «пас». Чей ход? Пас. Конечно, можно уступить очередь. Но пас составляет патовую возможность любого хода. В нем растворены остатки былых субъектных структур.

Пас – это не просто пропуск, маневр в лабиринте игры. Пас – это намек на возможный пат. Желание уйти в бессубъектный мир. Пас не имеет никакого отношения к бунту. Это не отказ от участия в деле. И не экзистенциальный вызов складывающемуся порядку вещей. Пас – передача в бесконечность -симулятивной коллективности. А там как получится. Можно ли назвать трусом того, кто пасует?

Вряд ли. Хорошо пасующие – основа симулятивной коллективности. Например, кочевой.

В пассивности паса засвидетельствовано радикальное переосмысление субъектности.

Почему пас? Потому что мир потерял стержень. Он обмяк. В нем прошлое прошло.

Будущего уже не будет. В настоящем нет ничего стоящего.

Что потеряно? Точка интенсивности, бессмысленное движение в которой рождало смыслы. Эту точку я называю тотальностью. Например, бог – это тотальность.

Движение без точки интенсивности вовлекает нас в работу вечного шаха. Что такое вечный шах? Да то же, что и вечный двигатель. Машина. А машина – это вообще все то, что устроено без тотальности. Она работает на разрушение самой возможнос1.9 ти того, чтобы где-то появилась точка интенсивности. Внутри вечного шаха слышно перешептывание двух слов: чей? Ничей. Чья? Ничья. Он кодирует и декодирует присутствие отсутствия тотальности.