Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Не располагая пока документами, позволяющими точнее оценить вероятность такого влияния, мы можем обратить внимание на тот общеизвестный факт, что первоначальный импульс к написанию драмы «Роза и Крест» дал известный в то время деятель по имени Михаил Иванович Терещенко. Располагая очень значительным капиталом, он был любителем театра и вообще большим эстетом. На третий день Пасхи 1912 года Терещенко познакомился с Блоком, сразу сошелся с ним и предложил сочинить либретто балета «из жизни средневековых провансальских трубадуров». Блок загорелся идеей и принялся за разработку того круга мыслей, которые в конечном счете вылились в форму драмы «Роза и Крест». Доверяя мнению Михаила Терещенко, поэт встречался с ним едва ли не каждый день и обсуждал мельчайшие детали замысла, разраставшегося на глазах. Между тем молодой капиталист был не только любителем литературы и театра, но и деятельным членом обновленного отечественного масонства французской системы. Связи, завязанные в этих ложах, весьма облегчили ему впоследствии путь к министерскому креслу во Временном правительстве. Трудно предположтить, что в беседах новых друзей никогда не всплывали заветные интуиции французского масонства, через последовательность посвящений во все более высокие градусы которого Терещенко тогда проходил. Роза и Крест с давних времен входили в число таковых. Как видим, через поверхность сцен из средневековой жизни, нашедших себе воплощение в драме «Роза и Крест», просматриваются как отчетливые контуры символистской мистерии, так и менее видные очертания мистерии розенкрейцерской, причем французское влияние в обоих случаях представляется определяющим.

Андрей Белый

Андрей Белый приступил к работе над романом «Петербург» за несколько месяцев до начала 1912 года. Согласно историософии писателя, двенадцатый год каждого столетия был отмечен знаком беды, шла ли речь о смутном времени XVII столетия, или о наполеоновском нашествии 1812 года. Публикация романа началась летом 1913 года, в одном сборнике с блоковской драмой «Роза и Крест» и в предвидении потрясений войны и следующей русской революции. «Французский текст» прослеживается на нескольких уровнях структуры романа. Прежде всего, речь идет об устоявшемся, привычном быте столицы Российской империи, который стал вместе с ней уходить в небытие на глазах первых читателей книги гораздо быстрей, чем они это предполагали. Перевязанные розовой ленточкой бонбоньерки конфет от Баллэ, блонды и «chapeau bergère» («шляпка пастушки») от мадам Фарнуа, «thé complet» («полный чай», то есть чай с сахаром и сливками) поутру – все это касалось таким естественным и привычным жителям и особенно жительницам старого Петербурга, имевшим счастие принадлежать к приличному обществу. В этом отношении со времен Пушкина мало что изменилось. Представители французской «империи мод» и бонтона сохранили свои позиции – и пожалуй, даже расширили их.

Следующий слой текста раскрывает нам философские убеждения главных героев. Весьма важным в этом отношении нам представляется начало Главы третьей, где за обеденным столом в фамильном особняке на набережной Невы сходятся отец и сын, два представителя семьи Аблеуховых. Отец, консерватор и ретроград, ставит вопрос сыну Коленьке, кто написал тот трактат, который тот сейчас изучает. Ответ сына, склоняющегося к социализму и даже терроризму, гласит: «Коген, представитель современного кантианства». – «Позволь – контианства?» – «Нет, кантианства, папаша…» – «Канта Конт опроверг?» – «Но Конт ненаучен…» …….. – «Не знаю, не знаю, дружок; в наше время считали не так…». Как видим, идейное противостояние двух поколений – отца, одного из последних столпов «петербургской империи» и сына, мечтающего о ее разрушении – выражено в оппозиции двух философов, немца и француза, Канта и Конта. Их противопоставление представлялось автору настолько важным для построения архитектоники романа, что весь этот раздел получил заголовок «Конт – Конт – Конт!».