Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

И то обстоятельство, что в глазах актера, закончившего сцену и тут же, без какого-либо перехода бросающего шутку в съемочную группу, или делающего раздраженное замечание в адрес какого-нибудь коллеги, или капризно требующего кофе, или еще что-нибудь в этом роде, – да, повторяю, то обстоятельство, что в эти решающие моменты перехода из одного мир в другой в сознании актера нет ни малейшего следа какой бы то ни было великой метаморфозы, хотя для зрителя эти миры должны казаться абсолютно несовместимыми и непроходимыми, – здесь-то и соль любого искусства, – итак, в этой поразительной трезвости актерского взгляда, как ни в чем ни бывало шныряющего туда-сюда по онтологически разнородным мирам, – именно в ней-то я и усматриваю косвенное подтверждение моей парадоксальной гипотезы.

Риск не совсем удачного пробуждения. – Еще Кафка заметил, что момент пробуждения после сна есть самый рискованный в человеческой жизни, и он, как всегда, прав: подумать только, – еще вчера вечером мы оставили этот хорошо знакомый нам мир и ушли в мир иной: фантастический и сновидческий, – и кем бы мы там ни были и какое бы сознание мы в нем ни имели, у нас в продолжение сновидения не было ни малейшего сомнения в том, что все, что с нами происходит – реальная действительность.

И вот наступает пробуждение, то есть вчерашний, привычный и плотный ландшафт земного бытия надвигается на нас, подобно земле на корабль, когда после долгого плавания вдруг рассеивается прибрежный густой туман, – и все вещи, точно живые игрушки, протанцевавшие ночь напролет по мановению волшебника, опять замерли и, прикинувшись неодушевленными, хотят как ни в чем ни бывало скромно войти в наше сознание и занять там прежнее, подобающее им место.

Но как быть с тем миром, в котором мы только что побывали? был ли он всего лишь прихотью сновидческого воображения? или мы на самом деле в кораблике ментального (сновидческого) тела посетили заморские (читай: астральные) земли, а теперь возвращаемся из путешествия домой, как бессмертный Одиссей? но разве Гомер оставляет хоть какое-то сомнение в том, что все эти циклопы, волшебницы, сирены, боги и демоны, с которыми так или иначе соприкоснулся самый великий в мире путешественник, абсолютно реальны? как реальны для нас, скажем, тапочки, стоящие у кровати.

И точно так же по крайней мере сомнение в нереальности сновидческого мира входит тонкой иглой в наше повседневное сознание, не покидая его на протяжении дня, а вместе с ним и под его воздействием мы обнаруживаем в себе некоторое ничуть не менее субтильное сомнение в реальности внешнего и дневного мира: оба великих сомнения как раз и обеспечивают постоянное, бесшумное и незаметное раскрытие и закрытие той таинственной Двери, которая с лицевой стороны – Жизнь, а с тыловой – Смерть.

И если вообразить себе эту Дверь живой самостоятельной сущностью, то, кажется, все ее надежды, усилия и все тайные знаки, которые она нам подает, сводятся к тому, чтобы убедить нас в том, что она – не торжественная храмовая дверь, открывающаяся и закрывающаяся два раза в жизни – в моменты рождения и смерти – а обыкновенная комнатная дверца, распахивающаяся и захлопывающаяся всякий раз, когда мы… засыпаем.

Вот из легчайшего сомнения в нереальности сновидческого мира, как равным образом из столь же субтильного и параллельного сомнения в реальности нашего мира как раз и возникло искусство, его душа – это именно самосознание человека, который только что проснулся и, находясь под влиянием сновидений, не готов видеть мир так, как видит его человек, не придающий снам никакого значения.

В то же время, как мы помним, он лишь сомневается в абсолютной «реальности» так называемой привычной действительности: если бы он в ней вовсе не сомневался, у него не мог бы возникнуть взгляд художника, а если бы он совершенно не сомневался в ее «нереальности», этот взгляд не мог бы долго удерживаться в его душе, – и вот нужна именно тончайшая грань, состоящая из двух сомнений, чтобы по ней, как по острию ножа, заскользило художественное творчество.

В этой связи вообразим себе человека, который пошел на философскую лекцию, посвященную последним вопросам бытия, и лектор, очень умный и начитанный человек, представив вкратце самые глубокие точки зрения на этот счет, конечно же не преминет под занавес остроумно заметить, что всем им обще некоторое затруднение в однозначном ответе на особо интересующие нас вопросы, как то: кто мы такие? какова субстанция бытия? есть ли в нем начало и конец? существует ли Бог? и тому подобное.