Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

III. – Нота протеста. – До тех пор пока миледи де Винтер не будет признана одним из самых выразительных женских образов мировой литературы – ну куда до нее, например, даже леди Макбет по части пресловутой демоничности! – а сам роман «Три мушкетера» не будет введен хотя бы в школьные хрестоматии и по меньшей мере наравне с «Евгением Онегиным» и «Героем нашего времени», – до тех пор так называемую «классическую литературу» не следует принимать слишком всерьез: все это выдумки людей, втайне убежденных, что классика, вопреки девизу известной телевизионной программы, должна быть все-таки если и не скучной – обратите внимание! – то обязательно хотя бы немного скучноватой, а иначе это не классика.

IV. — (Волшебное зеркало). – Несмотря на то, что глаза – один из самых сложных феноменов в мире, обобщенную и голую суть их очень легко продемонстрировать: это делают мультфильмы, которые суть одновременно идеальное зрительное воплощение сказки как таковой, ну а сказка в упрощенном, но зато и первозданном виде воплощают великую философию человеческой роли, – наверное, поэтому даже став взрослыми, мы не в силах оторваться ни от хорошей сказки, ни от ее мастерской интерпретации в мультфильме.

Что же это за философия роли? она предельно проста: смысл нашей жизни состоит исключительно в той роли, которую мы играем в жизни и просто не может быть так, чтобы человек вовсе не играл никакой роли: даже ничего не сделав или сделав все непутево, он сыграл роль бестолочи или лентяя, хотел он того или не хотел, и вот вам уже его сыгранная роль.

Плохая роль? почему же? в литературе часто бывает, что иной нерадивый персонаж куда более симпатичен, нежели подтянутый, деловой и положительный герой, а стоит первому всего лишь посочувствовать от души кошке, которую второй, по всем пунктам его уже обошедший, оттолкнет ногой или просто не заметит, – и вот вам по меньшей мере их полнейшая эстетическая уравновешенность, а вместе с нею и этическая, а вместе с ними обеими и онтологическая: так часто бывает в литературе, но едва ли не чаще в повседневной жизни.

Отсюда и вытекает великая трудность, а то и принципиальная невозможность делить людей на плохих и хороших, феномен роли не позволяет отправить одних в Рай, других в Ад, а третьих в Чистилище, хотя бы и морального порядка, – вот почему мы так стремимся сыграть в жизни роль, причем как можно более значительную: чем значительней наша роль, тем всеобъемлющей замыкает она и трансформирует нашу жизнь и тем мы не то что бы счастливей – об этом речи нет – а как бы удовлетворенней в самом глубоком смысле этого слова, и тем меньше мы ощущаем страданий.

Вообще, уменьшение, а то и полное упразднение страдания по мере исполнения важной жизненной роли – любопытнейший аспект бытия, он вполне очевиден и, подобно мощному рычагу, выворачивает наизнанку всю философию Шопенгауэра, а лучше ее, как мы знаем, человечество ничего не выдумало.

Когда найдена любимая и экзистенциально высокая роль, человек не только забывает страдания, с нею органически связанные, но ни за что на свете не променяет их на любые мелкие радости, лежащие за пределами его сюжета или роли, – поэтому, дополняя и переиначивая Будду и Шопенгауэра, следует заключить, что только то страдание подлинное и пронизывает нас, что называется, до глубины души и глубже, которое вытекает из невозможности сыграть ту роль, которую мы бы хотели сыграть: и наоборот, то явное и для всех очевидное страдание, которое мы принимаем, добровольно или вынужденно, во имя той роли, которая, кажется, возложена на нас самой судьбой – чрезвычайно важный момент! – мы воспринимаем отнюдь не как страдание или, точнее, как страдание, в котором внутренней и духовной радости гораздо больше, чем самого страдания.

Примеры? сколько угодно: мученик, погибший за веру, писатель, истощивший себя непрерывным творчеством, просто любящий человек, пожертвовавший собой ради любимого человека, и так далее и тому подобное, – и если Будда – забегая вперед и уходя назад – абсолютно все в жизни провозгласил страданием, то это только потому, что того требовала совершенно новая, неслыханная и гигантская роль, которую он для себя (и других) нащупал.

И здесь же, кстати, гносеология мечты как таковой: не той пустой и праздной мечты, которая хватается за первый попавшийся недостижимый объект, а той подлинной и тихо спящей в глубине каждого из нас мечты, которая лелеет образ наиболее нам внутренне близкой роли, роли, на исполнение которой, точно гиперболоидные лучи на пролетающее облако, направлены все наши способности и для исполнения которой нам почему-то – так уж устроен мир – всегда чего-то не хватает.