Как отмечает А. Ченки, концептуальные метафоры часто служат средством осмысления некоторой более абстрактной сферы (сферы-«мишени») в терминах более известной, обычно конкретной сферы (сферы-«источника»). Дальнейшие исследования показали, что концептуальные метафоры говорящих на данном языке в данной культуре часто взаимосвязаны и часто подкрепляют друг друга, образуя сложные, связные системы. Тематически более конкретные метафоры (например, «любовь — путешествие» или «карьера — путешествие») часто подтверждают более общие метафоры (например, «долгосрочная / целеустремленная деятельность — путешествие»). В то время как более конкретные метафоры обычно являются принадлежностью конкретных культур (ср. «любовь — бейсбольный матч» в Северной Америке), более общие метафоры оказываются более универсальными [Ченки 1996: 73–74].
Дж. Лакофф выдвигает гипотезу устойчивости метафоры: если концепт некоторой языковой единицы сравнивается с другим и этот другой становится в языке конвенциализованным источником метафоры для данной языковой единицы, то этот источник диктует языковой единице не отдельные употребления, а целиком свою, так сказать, когнитивную топологию. Почему смерть концептуализируется повторяющимися образами возницы, кучера, шофера или жнеца? Общая метафора death is departure (смерть — это уход). Уход — это событие, и если мы воспринимаем его как результат воздействия со стороны некоторого активного субъекта, того, кто помогает его осуществить, то это наводит на мысль о кучерах и возницах. Но исходным пунктом может быть и другая устойчивая метафора: people are plants (люди — это растения). Растения, как и люди, растут, зреют и умирают, и если мы хотим увидеть это последнее событие как результат деятельности некоторого активного субъекта, то таким субъектом может быть, например, жнец [Рахилина 1998:312–313].
Многие исследователи говорят о миромоделирующей функции метафоры [Телия 1988; Апресян 1995; Ваулина, Скляревская 1995; Арутюнова 1997; Добжинская 2000; Резанова, Иваницкая 2003; Маругина 2003; Новокшонова 2003 и др. ], причем некоторые исследователи не считают нужным как-то обосновать это свойство метафоры, а просто его констатируют. Это свойство метафоры применяется при анализе художественного текста, его организации. «Как и все факты и явления языка, миромоделирующий аспект языковой метафоры может анализироваться в системно-языковом и текстовом аспектах» [Резанова, Иваницкая 2003: 92]. Существуют также исследования, которые связывают метафору и понятие поля (например, [Новокшонова 2003]). Среди таких исследований нужно выделить монографию Г. Н. Скляревской [Скляревская 1993], в которой исследуется соотношение метафорического способа номинации и семантического поля. Д. Н. Ахапкин исследует метафору как когнитивный механизм в творчестве И. Бродского [Ахапкин 2002]. Понятие поля автор не рассматривает, однако методика анализа в его работе близка полевым исследованиям.
Эта метафора используется в тех случаях, когда нужно обозначить непредметные сущности: когнитивная метафора приводит к формированию абстрактного значения. Например, выражение
Когнитивная метафора, как и другие ее типы, создается на ассоциативно-образной основе и во время своего возникновения и первоначального функционирования осознается носителями языка как семантически двупла-новое образование. В ней присутствует как внутренняя форма экстенсионал прямого значения вспомогательного компонента. При этом создание образа не является главной целью автора метафоры. Кроме того, образная номинация, сохраняющая в своем значении двуплановость, не способствует четкому обозначению понятия и может явиться помехой для функционирования лексической единицы. Для многих когнитивных метафор существенным является стремление освободиться от образного компонента в процессе функционирования в языке.
Евгений Николаевич Колокольцев , Коллектив авторов , Ольга Борисовна Марьина , Сергей Александрович Леонов , Тамара Федоровна Курдюмова
Детская образовательная литература / Школьные учебники и пособия, рефераты, шпаргалки / Языкознание / Книги Для Детей / Образование и наука