Металл дьявола

— Мы, сеньор дон Сенон, работаем не покладая рук, делаем все, что только возможно. Но, видите ли… из Парижа, извините меня, вещи могут казаться более простыми, чем в действительности, то есть чем здесь. Все, что изложил мистер Апельд относительно процветания предприятия, — это плоды талантливого руководства сеньора Омонте. Но здесь нам приходится воевать с правительством. Кажется, все должно быть прекрасно: руда из шахт пойдет в плавильни и так далее, но нельзя забывать о правительстве с его налогами. Боливия — это не только рудники. Есть и другие центры и города, вроде Ла Паса, где всегда находятся демагоги, утверждающие, будто государство должно жить за счет горнорудной промышленности. Им и в голову не приходит, что можно развивать другие отрасли производства, например, обработку древесины, заготовку коки.

— Мы, — он сделал затяжку и выпустил дым из-под прокуренных усов, — мы поддержали либеральную партию и партию истинных республиканцев. И сделали это потому, что обе они уважают права капитала. Мы не были беспечными, сеньор Омонте. Мы подумали даже о том, как я писал вам, что, несмотря на некоторые личные связи с деятелями либерального движения, компания должна оставаться вне политики, ибо только в этом случае она могла бы спокойно наблюдать, как на смену нынешнему президенту в результате переворота пришел бы лидер оппозиции. Он человек уравновешенный и никогда не допустил бы принятия антилиберального закона, по которому государство может требовать от горнорудных компаний доли прибылей. Но в связи с правительственным переворотом к власти пришел другой человек, которого мы знаем, простите за выражение, как строптивого туземца, амбициозного и желчного[42].

Слово «туземец» прозвучало неуместно в этом обществе.

— Яс ним незнаком, — сказал Омонте. — В глаза его не видел.

— А я его знаю, — продолжал Давалос, — это адвокат, бессовестный и наглый. Мы вели с ним однажды тяжбу. Он либерал и теоретически не приемлет нападок на капитал со стороны правительства. Но на практике поощряет их, так как ему нужны деньги, чтобы удержаться у власти. Все тянут от него деньги, он раздражается. Его честолюбивая мечта состояла в том, чтобы создать партию либеральной элиты с нашим участием, извините за нескромность. И это ему не удалось сделать. Теперь он в изоляции и злится на весь свет. Нужно этим воспользоваться. Главное то, что правительство любит деньги.

— Правительство любит Омонте, — вставил медоточивым голосом доктор Куэльяр.

— Что касается меня, — смеясь, сказал Омонте, — я предпочел бы, чтобы оно меня не любило!

Все рассмеялись. Рит повторно изложил свое мнение, высказанное неделю назад:

— Иметь правительство в качестве друга означает, что оно будет брать у вас меньше денег, чем у недруга. Видимо, это хотел сказать доктор Куэльяр.

— Сначала нужно посмотреть, как далеко заходят претензии правительства.

Давалос смахнул пальцами пепел — прямо на пиджак — и сказал:

— Коротко говоря, правительство не удержится больше полугода.

— Все зависит от сеньора Омонте, — заметил доктор Гуаман.

— Я думаю — и того меньше. Его атакуют со всех сторон. Хотя оно и закрыло оппозиционные газеты, включая и нашу, резкая критика продолжается: его обвиняют в расточительстве и в драконовых мерах. Эмигранты обнародовали ядовитый памфлет против тирании. Мы издали его в Чили тиражом в двадцать тысяч экземпляров. Они были доставлены сюда в ящиках, предназначенных для упаковки оборудования.

— Тогда выходит, — сказал Омонте, удивленно приподнимая голые надбровные дуги, — что мы объявляем войну правительству?

— Компания не может воевать с правительством. У нее нет партии.

Это произнес доктор Густаво де Куэльяр. Он сидел на краешке стула, вытянув вперед свою морщинистую шею, тонкую у основания и расширяющуюся в верхней части— там, где полагается быть голове. Только обвисшая кожа подбородка дряблым наростом обозначала границу между шеей и лицом. Под убегающим лбом в глубоких глазницах сидели маленькие глазки, наполовину затянутые полукружиями век и смотревшие не на собеседника, а на кончик собственного конусообразного носа. Поза доктора Куэльяра, подавшегося вперед всем корпусом, согбенная спина, устремленный к собеседнику нос свидетельствовали об умении почтительно внимать и слушать.

Он сказал и умолк. Тогда взял слово доктор Мартин Гуаман: