Метаморфоза: рассказы, новеллы

Жили мы с матерью в маленьком провинциальном городке, который расположился вдоль быстрой и холодной реки Енисей. Это был даже не город, а большое, такое вытянувшееся вдоль реки поселение людей. Расхристанная пыльно-серая «архитектура» домов и сараев была отличительной чертой этого места. Но было детство, и всего этого я не замечал. Главная радость – это речка, которую на лето перегораживали плотиной, и она разливалась, давая детворе возможность целыми днями купаться и загорать. И было «Счатье» – как писали тогда в спаме, который с завидным упорством раскладывали по всем почтовым ящикам юные представительницы другой таинственной части человечества – девчонки. «Перепиши сто раз и будет тебе Счастье»…. А счастье и так было, везде и всюду, и каждый день. Ведь детство…

Мы купались в теплой как молоко реке, лежали на зеленом травянистом берегу или на другом – песочном. Жгли костер и бегали за лимонадом. Почему–то он был невероятно желтым и вкусным.

Я жил далеко от речки. Мы собирались в небольшую стайку и шли, собирая попадавшихся по пути пацанов, купаться. Рядом с нашей мальчишеской целью – речкой жили мои двоюродные братья: Серега и Вовка. Серега был старше лет на пять, потому абсолютно неинтересен. А Вовка был мой одногодка. Отец Вовки давно умер, это и был мой дядька. Кто он был, почему умер? Эти вопросы в девять-десять лет мало интересуют.

Вовка был большеголовый крепкий такой парнишка, очень упрямый и добрый. Учились мы в одной школе, но он почему-то на год-два младше. Пацан с вовкиной улицы рассказывал, что он тоже раньше учился по два года в одном классе. А потом его перевели в самую лучшую школу по нашим представлениям, где за год можно закончить два класса, и домой ничего не задают. Школа-мечта. Став повзрослее, мы поменяли свое отношение к чудо-школе, покручивая у виска. А тогда… За год два класса – фантастика!

Вовкин дом был последним на нашем пути к цели. Мы забегали за Вовкой и вот она – речка. Жил он в «щитовушке». Это такие очень временные по замыслу дома, которые строились на две-четыре квартиры из досок снаружи и внутри, а между досок всё засыпалось опилками. Строились дома на год-два для временного сибирского люда, который почему-то оседал. Дома обживались, обрастая всякими пристройками-надстройками, создавая неповторимую советско-сибирскую «архитектуру». Со временем «щитовушки» хорошо просыхали, и были изумительным топливом для пожаров, когда выгорали целые кварталы.

Жил Вовка с братом в такой однокомнатной «щитовушке» со своей матерью – тетей Шурой. О ней и поведу речь, ведь именно к ней и унесла меня волна своевольной памяти из пражской квартиры.

Тетя Шура была женщиной неопределенного возраста, лицо которой было абсолютно всё покрыто морщинами, и такими глубокими, что лицо, казалось, состоит из какой-то рвано-мятой бумаги. Громадный нос крючком и какие-то белесые, бесцветные глаза. На лице зиял рот, где торчали два кривых чёрных зуба и периодически изрыгалось какое-то подобие речи. Какие были у тети Шуры волосы – не помню, так как всегда на ней был какой-то головной убор. Зимой – мужская дешевая цигейковая шапка, летом – какая-то аляповатая кепка. Страшнее женщины я в своей жизни не видел. Если было на земле воплощение Бабы Яги – это тетя Шура, со скрипучим, гавкающим голосом. Актер Георгий Милляр со своей Ягой просто умер бы со стыда от сравнения.

Одета она всегда была в мужскую спецовку, чаще почему-то синюю, и мужские кирзовые сапоги. Маленькая, сухонькая уродка в шапке набекрень была всегда пьяна. Невозможно представить её трезвой. Но тетя Шура работала, умудряясь как-то прокормить двух сыновей и бича-сожителя Валеру. Работала она ассинезатором, или, как мы, пацаны, говорили – говночисткой, на машине-«пчёлке» с бочкой и большим шлангом, которым отсасывают дерьмо в септиках – побочный результат человеческой деятельности. Потом всё это дело отвозилось на какое-нибудь болото и выливалось.

Относилась тетя Шура к работе серьезно и ответственно, вставая в четыре-пять утра и уезжая на своей «служебной» машине. Каждый день, несмотря на непрерывную ежедневную пьянку.

Работа эта была неприемлема даже для бичей, которыми наш город кишел. Но Шура изо дня в день выходила на эту службу, и так из года в год.

В итоге она и хромой дядя Яша-«говночист» стали символами городка. Яша чистил деревянные общественные сортиры. Так и помнится его согбенная и пришлепывающая одной ногой фигурка с лопатой и кайлом (топор, приваренный к железному лому), бредущая в морозном тумане. Почему-то Яша встречался лишь зимой. Был, правда, еще один символ, более знаменитый, Федя-дурачок, забава для всех пацанов, так как умел петь пацанам всякие веселые замысловатые частушки.