Мертвой он ласки дарит и поздним стараньем стремится
Рок победить и вотще применяет свое врачеванье.
Понял, что скоро в огне последнем сгорит ее тело,
Стоны стал издавать, — ведь лик небесный слезами
Не подобает влажнить! — исторгал их в печали из глуби
Сердца: так точно мычит корова, когда перед нею
Бьет еще впалый висок и дробит его громким ударом.
После того как излил он на грудь благовония скорби
И, обнимая ее, свой долг не по долгу исполнил,
Феб не вынес того, что семя его обратится
Вырвал он и перенес к кентавру Хирону в пещеру;
Ворону он воспретил, ожидавшему тщетно награды
За откровенную речь, меж белых птиц оставаться.
А между тем полузверь питомцу божественной крови
Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,
Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло
Около быстрой реки родила и имя дала ей
Окиронея. Она постиженьем отцова искусства
Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,
Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,
Лишь увидала дитя, — «Для мира всего благодатный,
Мальчик111, расти! — говорит, — обязаны будут нередко
К негодованью богов, однажды, на это решишься —
Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.
Станешь ты — ранее бог — бескровным прахом, и богом
Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится.
Веки веков пребывать назначенный, так сотворенный,
Смерти возжаждешь своей, как будешь ты кровью терзаться
Грозной змеи, восприняв тот яд пораненным телом.
Из вековечного тут божества тебя сделают снова
Не досказала судеб, исторгла глубокий из груди
Вздох, и слезы из глаз у нее заструились потоком.
«Рок изменяет меня, — говорит, — не позволено больше
Высказать мне, и уже замыкается речи способность.
Гнев навлекло на меня: предпочла бы не знать о грядущем!
Вот уж как будто мое исчезает лицо человечье,
Вот уж вкусна мне трава, бежать по широкому полю
Тянет. В родную мне плоть, в кобылицу уже превращаюсь.
Так говорила, но часть последнюю жалобы трудно
Было уже разобрать; слова становились неясны.
Вскоре уж то не слова и не ржанье кобылы как будто,
Но подражанье коню: через время недолгое точно
Сходятся пальцы тогда, вот пять ногтей уж связало
Резвое рогом сплошным копыто; длина возрастает
Шеи ее и лица; часть бо́льшая длинного платья
Стала хвостом; волоса, как лежали свободно вдоль шеи,
Голос ее и лицо. И по чуду ей дали прозванье.113
Помощи, плача, молил Филирой от бога зачатый,
Тщетно, Делиец, твоей. Не мог ты пресечь повелений,
Что от Юпитера шли, а если пресечь их и мог бы,
Было то время, когда тебя покрывала пастушья
Шкура; посох держал деревенский ты левой рукою,
Правой рукою — свирель из семи неравных тростинок.
Память преданье хранит, что, пока ты был занят любовью
Вышли полям. Увидал их как раз Атлантовой Майи
Сын,114 их ловко увел и в дебри спрятал надежно.
Кражи никто не узнал, — один лишь известный в деревне
Некий старик; по соседству его величали все Баттом.
И перелески и пас табуны кобылиц благородных.
Струсил тут бог и, рукой отведя его ласково, молвит:
«Кто бы ты ни был, дружок, — коль кто случайно про стадо
Спрашивать станет, скажи; не видал, и за то благодарность
Дал. На подарок в ответ тот молвит: «Приятель, спокойно
В путь отправляйся. Скорей проболтается камень вот этот».
И указал он рукой на камень. А сын Громовержца
Будто ушел и — назад, изменив лишь голос и облик, —
Стадо коров? — говорит. — Помоги, не замалчивай кражи.
Дам я за это тебе корову с быком ее вместе».
А старина, увидав, что награда удвоена: «Стадо
Там под горой», — отвечал. И было оно под горою.
Мне предаешь ты меня?» — говорит, — и коварное сердце
В твердый кремень обратил, что доныне зовется «Указчик».
Древний позор тот лежит на камне, ни в чем не повинном.
Ровным полетом меж тем поднялся кадуцея116 носитель
Край озирал и сады просвещенного видел Ликея118.
В день тот самый как раз, по обряду, невинные девы
Над головами несли к торжественным храмам Паллады
Чистые, должные ей, в венчанных корзинах святыни.