Метаморфозы

Затем за дверью отчетливо послышалось неуклюжее шарканье поворачивающихся ног и возле меня появился Медвежья Лапа. Никаких изменений на его лице я не заметил. На миг мне показалось, что он недоволен разговором, возможно, даже тем, что его не наказали. Он, как и все, хотел быть настоящим солдатом, а его желанию и здесь помешали. Вдруг мелькнула мысль, что вот этот Лапа, совершенно не приспособленный к военной службе, неуклюжий до крайности, мог бы совершить подвиг. Но не так, как это делали известные герои, жертвуя собой ради других. Нет. Он обязательно сопоставил бы факты, подумал, возможно, даже вспомнил своих Бурбаков, и пошел бы, к примеру, закрывать своим телом амбразуру дота. Пошел, как мы ходим на работу.

На просьбы Лапа не реагировал, приказы выполнял старательно, однообразно, не вникая в их смысл.

Это было в начале моей службы. Лапу подозвал к себе «старик». Медвежья Лапа вытянулся перед ним, весь ушел в слух и в ожидании приказа замер.

— Нужно купить спиртное.

— Когда? — как робот, уточнил Медвежья Лапа.

— Сейчас.

— Сделаю.

На его лице никаких изменений не произошло. Трудно предположить, если вообще возможно, было ли ему безразлично это грубейшее нарушение казарменной дисциплины. Понимал ли он весь риск, всю сложность, наконец, неблагодарность задания. Ведь здесь он был пешкой, переставляемой рукой случайного игрока, грубого и бездарного. Пешкой, которую приносят в жертву ради удовлетворения своей прихоти.

И все же самой странной его чертой было… Я даже не знаю, как назвать это. В общем, расставаясь с ним вечером как с близким другом, утром я его не узнавал. Он был чужой, совершенно чужой. Незнакомый. Его что-то отделяло от меня, какой-то барьер, который надо было разрушить. Проходили сутки, и этот барьер снова возникал. Медвежья Лапа был костром, который требовал постоянной подпитки и ухода. Возле него было уютно, тепло, но за ночь костер угасал, и утром его требовалось разжигать по-новому.

Из-за этой странности никто Лапу не выдерживал больше недели. Ума и эрудиции его хватало на все с избытком, но увы… Все свое он носил с собой. Знания из Лапы можно было вытащить только клещами.

Почему же он тогда был моим любимым другом? За что я его любил? Я и сам толком не знаю. Для меня это был бриллиант, сверкающий среди россыпи серого песка солдат. Цветущий кактус, из-за неосторожного обращения с которым окружающие получали раны и в досаде уходили прочь. Я один мог разглаживать его колючки. Но он не нуждался в этом. Подкупал я его другим, более значимым: я понимал его. Мне доставляло огромное удовольствие отыскивать в Лапе что-то новое, аномальное, идущее вразрез с представлениями о людях.

Я заметил, что он постоянно борется сам с собой, скрывая это за напускным безразличием ко всему и ко всем. В нем странным и непонятным образом уживались две совершенно равные по силе, враждебные друг другу половины. Это была его загадка, и это была его разгадка.

Случайная встреча

Сережа Томилин ехал в деревню к матери. Он редко туда ездил. По деревне когда-то ходили слухи, что его, Сергея, подменили в родильном доме. Но это было вранье. Он знает, что это сделать невозможно. Когда мать снова вышла замуж, он с ней поссорился. С отчимом он не разговаривал и через некоторое время переехал к отцу в город.

Сережа сидел, прислонившись плечом к окну, и размышлял: «Почему я совсем не похож на отца? Вдруг и правда я ничейный сын?»

Бабки с замусоленными узлами, перекинутыми через плечо, с плетеными корзинами в руках взбирались на ступени. Женщины, незаметно оттесняя друг друга, толпились у двери. В стороне с независимым видом дымили «Беломором» три парня. Позади женщин стояла длинноногая блондинка с ребенком на руках и терпеливо ждала. На ней было коротенькое ситцевое платье в больших цветах по белому полю. Длинные волосы перехватывала красная лента, приоткрывая бледную шею.

Рядом с Томилиным сидела конопатая девочка-подросток. Угол сиденья возле нее был оторван. Из-под дерматина, взлохматив серую вату, проступала пружина. Девочка сидела выпрямившись, сжав колени. Новенькие тупоносые туфли прижимались друг к другу.

Мотор взвыл. Парни один за другим вскочили на подножку, бросая в открытую дверь недокуренные папиросы. Что-то заскрежетало, дверь закрылась, автобус прыгнул и тронулся с места. Теряя равновесие, блондинка с ребенком сделала несколько шагов и, ухватившись рукой за сиденье, остановилась возле веснушчатой девочки. Девочка вскочила. Вслед за ней поднялся Томилин.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил он.

— Спасибо, — улыбнулась блондинка.

Томилин стоял.

— Садитесь и вы, — смущенно сказала девочка.

Томилин молчал. Блондинка посмотрела на него, снова улыбнулась и подвинулась к окну. Он сел и ощутил легкое прикосновение плеча, от которого исходило внутреннее тепло, необычное и приятное. Он украдкой посмотрел на блондинку и опустил глаза — она поправляла платье. Потом положила на колени сложенный плащ и стала укладывать ребенка.