Метаморфозы

Увидев на крыльце Егора Кузьмича, Муня неожиданно вздрогнула, почти незаметно выскользнула из рук Егорки и в растерянности уставилась на хозяина и ружье. Егорка первый раз видел ее такой. Всегда беззаботная, ласковая ко всем, она мгновенно изменилась. Глаза наполнились мольбой. Егорке показалось, что они плачут. Он не раз видел, как Муня, поджав хвост, с лаем, стараясь не терять достоинства, защищала от проходящих мимо двор. Но теперь она молчала.

В лес уходили втроем. Егор Кузьмич, вдавливающий большими каблуками первую весеннюю траву, и Егорка, оставляющий маленькие, наполняющиеся водой лунки. Муня бежала впереди. Останавливалась, всматривалась в лицо Егора Кузьмича, пыталась угадать, куда нужно бежать, через некоторое время оборачивалась, вновь вглядывалась в лица, снова бежала, снова останавливалась…

Молодая луговая трава встречала людей и собаку легким покачиванием. На фоне птичьих голосов кое-где слышались басы отяжелевших за зиму шмелей. Занятые своими делами, суетились букашки. Природа пробуждалась от холодного зимнего сна.

Путь идущим неожиданно преградила поваленная береза. Егор Кузьмич остановился и с нескрываемым любопытством стал ее рассматривать. Срубленное дерево, обливаясь, словно слезами березовым соком, из чудом сохранившейся живой ветки тянуло к солнцу рождающиеся листочки. Егор Кузьмич перевел взгляд на ольху, как бы пытаясь сравнить живое дерево с изувеченным, снова на березу, но уже полную энергии и сил.

— Засуха будет, — обращаясь непонятно к кому, проворчал он.

— Что, пап? — переспросил подбегающий Егорка.

— Засуха, говорю, будет — видишь, береза выпускает листочки раньше ольхи? — пояснил Егор Кузьмич.

— А почему Муня боится нас, а, пап? — неожиданно спросил Егорка, недовольный ответом отца.

— С чего ты взял? — насторожился тот. И добавил, пытаясь отвлечь сына от неприятного разговора: — Иди, посмотри, много ли воды в нашем лужку, сенокос скоро, — а про себя: «Вечно эта мать лезет не в свое дело…»

Егорка ушел смотреть лужок, а Егор Кузьмич поспешно снял ружье. Из-за кустов боязливо выглядывала Муня. Глаз ее уже не было видно, зато отчетливо вырисовывался белый треугольник шерсти, прямо на груди, между лап. Почему-то только сейчас Егор Кузьмич обратил на него внимание. Отчетливый, как букет цветущих подснежников на фоне почти сливающейся с деревьями Муни…

Волна неожиданного грохота пробежала по лесу. Белый треугольник, описав неестественную дугу в воздухе, исчез. Пронзительный визгливый лай на миг заполнил воздух и захлебнулся на высокой ноте. Напуганная необычными звуками природа на миг замолчала.

Егор Кузьмич опустил ружье, прошел несколько шагов вперед, туда, где оборвался лай, остановился и вслушался в очнувшийся лес. Воздух заполнили встревоженные птичьи голоса.

Он закинул за спину двустволку и заспешил к лужку. И вдруг увидел — спотыкаясь о мокрые сучья, навстречу бежал Егорка.

— Папа, папа, где наша Муня? — раздался его тревожный голос.

Егор Кузьмич не ответил. Он подошел к сыну, положил тяжелую ладонь на плечи Егорки и, увлекая за собой, сказал ласковым голосом:

— Домой пошли, сынок…

Торопливо шагая, Егор Кузьмич о чем-то думал, опустив голову. Егорка бежал за отцом и оглядывался. Он ждал, что из-за кустов вот-вот покажется Муня, размахивая хвостом, подбежит к нему и лизнет руку, проверяя таким образом, нет ли там чего-нибудь для нее. И Егорка сжимал в кулачке слипшийся от пота кусочек хлебного мякиша, но Муни нигде не было.

Лес недоуменно смотрел на фигуры беглецов: широкую сгорбленную и маленькую прямую — и что-то шептал, понятное только ему. Наконец и он остался позади, показалась долгожданная хата.

Прошло несколько дней.

На стене отдыхало ружье, зловеще глядя в пол. Возле печи копошилась постоянно занятая мать, за столом сидел отец и что-то мастерил. Егорка стоял рядом. Он уже стал забывать прикосновения мягкой шерсти своего преданного друга. С его маленьких ладоней осторожно слизывал хлеб уже соседский Джек.

— Сходи, сынок, маме принеси несколько морковок, а то я совсем забыла, обед нужно приготовить, — попросила мать.

Егорка любил свою маму, но он боялся ходить в темный сарай с замысловатыми закутами, в одном из которых хранилась морковь. Он хотел отказаться, но, посмотрев на отца, понял — все равно придется идти.

Егорка вышел на крыльцо, постоял, почесал за ухом, как это делал отец, обдумывая предстоящее дело, и с неохотой направился к пристройке, ведущей в сарай. Подошел к порогу и как вкопанный остановился: прямо перед ним стояла Муня, виновато всматриваясь в лицо маленького хозяина.

Егорка бросился к своему другу. Муня съежилась, но, преодолев страх, боязливо положила голову в теплые ладони.

— Милая Муня… бедная… живая… живая, — шептал Егорка, боясь, как бы их не услышали. — Совсем живая… милая… Ты голодная… хорошая… сейчас… Я принесу… принесу, только морковку маме занесу, понимаешь? — задыхаясь от волнения, лепетал Егорка.

Не боясь больше темноты, он зажал в кулачки несколько морковок, взятых из кучи, аккуратно уложенной мамой, и побежал в избу.