Эти две действующие в душе способности Гете противопоставил друг другу в образах двух братьев-титанов. С одной стороны, в Прометее воплощено то, что стоит у человека под знаком доопытного мышления: способности человека здесь ограниченны и неуклюжи, но сам он продуктивен. Он еще не может создавать свои творения столь же совершенными, какими их творит природа. Он еще не может творить гармонично, но все его творение — результат его собственных способностей и орудий. Нет у него, однако, и склонности заглядываться на великие творения природы.
На другой стороне, у обращенного мыслью вспять Эпиметея, мы видим симметрично упорядоченным то, что он произвел сам и что получил от прошлого. Но поскольку он обращен мыслью вспять, мы видим в его сцене на заднем плане прекрасный ландшафт, доставляющий своеобразное наслаждение.
Затем перед нами появляется Эпиметей, раскрывая своеобразие своего характера. Эпиметей говорит: он здесь для того, чтобы дать воздействовать на себя прошедшему и обращаться мыслью вспять, к тому, что уже свершилось и свершается теперь. Но в его словах иногда сказывается чувство неудовлетворенности. Он не ощущает разницы между днем и ночью. Коротко говоря, в Эпиметее перед нами доведенное до крайности послеопытное мышление. Затем появляется Прометей с факелом в руках, и за его спиной еще ночь. В его свите кузнецы, в руках у них произведенные самим человеком предметы, а сам Прометей говорит нечто для нас весьма важное, что, если мы правильно понимаем Гете, будет понято нами верно. Кузнецы славят ведущую к продуктивности деятельность. Они славят и разрушение, к которому иногда приходится прибегать человеку. Они односторонне славят огонь. Тот, кто мыслит исключительно послеопытно, не будет хвалить одно за счет другого. Он охватит взором целое. Но Прометей тотчас возражает:
Он славит именно тот факт, что для деятельности приходиться быть ограниченным. Нужное в природе выявляется благодаря тому, что разрушается ненужное. Прометей убедительно призывает кузнецов продолжать делать то, что они уже умеют. Он — вышедший из ночной тьмы, чтобы показать, как из глубины его души появляется его доопытная истина. Он, в отличие от Эпиметея, может различать день и ночь и не воспринимает весь мир как сновидение. Ибо душа его трудилась и в собственной тьме заранее постигала мысли, которые в ней возникают Сейчас. Это совсем не сновидения, но то, над чем душа Трудилась в поте лица. Благодаря этому она внедряется в мир и освобождается от самой себя. Но одновременно она подвергается опасности потерять себя. Хотя самому Прометею эта опасность еще не грозит, но если в мире возникнет нечто одностороннее, то это скажется на его преемниках. Сын Прометея, Филерот, уже склонен любить и наслаждаться тем, что сотворено, и желает это делать, тогда как отец, Прометей, еще всецело в средоточии созидательных сил жизни. В Филероте способность доопытного мышления сформирована односторонним образом. Он устремляется в жизнь, не зная, где сможет удовлетворить свою жажду наслаждений. Этот сын не наследует оплодотворяющей потенции той творческой мощи, которую несет в себе Прометей. Поэтому непонятным он кажется и Эпитемею, который, обладая богатым жизненным опытом, хочет дать наставления ему, ведущему столь бурную жизнь.
Далее перед нами в грандиозных образах разворачиваются последствия сугубо послеопытного мышления. Действие продолжается мифом, согласно которому Зевс, приказав приковать Прометея к скале, посылает к людям Пандору, «Всем одаренную».
Прометей увещевал своего брата Эпиметея не принимать этот дар богов. Но брат принял его. Сосуд был открыт, поскольку природа Эпиметея была иной, чем Прометея, и все человеческие беды вышли наружу, а внутри осталась только надежда. Что такое Пандора? Что следует понимать под этой всеодаренностью? Поистине, в ней скрыта мистерия человеческой души! Все, что осталось в мире для человека послеопытного, — лишь мертвый продукт, абстрактное отражение механических мыслей, выкованных Гефестом. Эта мудрость бессильна в сравнении с всесторонней творящей мудростью, которая дает произрасти из себя миру.