«Метаморфозы» и другие сочинения

В таких случаях он и говорил, что слышит некий чудом возникший голос (именно так у Платона), чтобы никто не подумал, что ищет он обычных примет от голосов. В самом деле, даже когда он был без свидетелей наедине с Федром за чертой города под густой тенью дерева, он все же почувствовал предупреждение не переходить спокойное течение ручья Илиса, пока не умиротворит повторной песней возмущенного оскорблением Амура. Далее, если бы наблюдал он приметы, то находил бы в них когда-нибудь и побуждения, что, как мы видим, бывает со многими, кто из-за чрезмерно суеверного отношения к приметам, не своим сердцам, а чужим словам подчиняясь, ползает по переулкам, собирает наставления от чужих голосов и, могу я сказать, мыслит не душой, а ушами.

19. Как бы там ни было, гадатели по приметам слышат ясно воспринимаемый слухом голос и не сомневаются никогда, что исходит он из человеческих уст. Но Сократ не говорил, что до него доносится «голос», но именно «некий голос», и нетрудно понять, что прибавление это означает «необычный голос, нечеловеческий». Иначе зачем это «некий»? Почему не сказать просто «голос» или, точнее, «чей-то голос», как говорит у Теренция блудница:

…мне кажется, что слышу голос воина.

Значит, тот, кто говорит, что «‹некий› голос слышит», или не знает, откуда этот голос, или сомневается, был ли этот голос, или показывает, что голос этот таинственный и необычный. Так и Сократ ‹говорил› о чудесном голосе, который он слышал своевременно.

Впрочем, думаю я, что не только слухом, но даже и зрением воспринимал он знаки своего демона. Ведь очень часто он утверждал, что не «голос» предстал ему, но «божественный знак». Этот знак мог быть и образом самого демона, воспринимаемым одним лишь Сократом, как Минерва — гомеровским Ахиллесом. Уверен, многие из вас весьма неохотно поверят тому, что я сказал: что Сократу являлся зримый образ демона. А вот пифагорейцы крайне удивлялись, если кто-нибудь утверждал, что никогда не видел демона. Свидетельство Аристотеля, думаю, убедительно это подтверждает. Но если возможность созерцать божественный образ предоставлена каждому, почему не случиться этому прежде всех с Сократом, которого достоинство мудрости сравняло с любой божественной силой? Ведь нет ничего богу более подобного и любезного, чем муж добродетельный, с душой совершенной, кто настолько же прочих людей превосходит, насколько сам богам бессмертным уступает!

20. Почему бы и нам не подражать Сократу и, помня о нем, не обратиться к благостному занятию философией и достигнуть подобного <сходства> с богами? Даже не знаю, какая причина отвращает нас от этого! И ничему я так не удивляюсь, как тому, что все хотят хорошо жить, все знают, что живут благодаря душе, что нельзя хорошо жить иначе, как заботясь о душе, но о душе не заботятся. А ведь если хочешь остро видеть, заботься о глазах, которыми видишь; если хочешь проворно бегать, заботься о ногах, которыми бегаешь; и если на кулаках хочешь сильно биться, укрепляй руки, которыми бьешься. Подобно и о каждом другом члене — по работе и забота. Все это хорошо понимают, и я в удивлении не могу найти удовлетворительного объяснения, почему не совершенствуют душу уменьем <жить>. Это умение жить равно необходимо всем не как умение рисовать или петь, чем любой добродетельный человек пренебрежет без порицания для своей души, без стыда и без ущерба.

Не умею я на флейте играть, как Исмений, но не стыдно мне, что я не флейтист; не умею я красками писать, как Апеллес, но не стыдно мне, что я не творец изображений. Таковы (чтобы все не перечислять) и другие искусства: можешь не уметь и не стыдиться.