«Метаморфозы» и другие сочинения

16. Но негоднейшие наши вожаки, не то от слепого и необдуманного желания спешить, не то от страха перед предполагаемой погоней, пренебрегли полезными советами и, не дождавшись близкого уже рассвета, почти в третью стражу ночи навьючили нас и погнали к дороге. Опасаясь предсказанных опасностей, я, насколько мог, держался в самой середине толпы, старательно прячась за другими вьючными животными, и оберегал задние свои части от звериного нападения; все начали уже удивляться моей прыти, так как я перегонял остальных лошадей. Но проворство это указывало не на мою быстроту, а скорее на мой испуг; по этому поводу мне пришло в голову, что, может быть, и пресловутый Пегас от страха сделался летучим и прозван пернатым за то, что прыгал в вышину и доскакивал почти до самого неба, на самом деле в ужасе уклоняясь от укусов огненосной Химеры. Да и сами вожаки, которые подгоняли нас, имея в виду схватку, запаслись оружием; у кого копье, у кого охотничий нож, один нес дротик, другой дубину, а главным образом все набрали камней, которыми обильно снабжала нас каменистая дорога; были и такие, которые вооружились заостренными кольями, но большинство несло зажженные факелы, чтобы отпугивать зверей. Не хватало только сигнальной трубы, а то совсем был бы готовый к бою военный отряд. Но, отделавшись в этом отношении напрасным и пустым страхом, попали мы в худшую беду. Волки, не то испуганные шумом собравшейся в толпу молодежи или ярким огнем от факелов, не то в другом каком месте гоняясь за добычей, не предприняли никакого на нас нападения и даже поблизости не показывались.

17. Но жители какого-то села, мимо которого пришлось нам проходить, приняв нас за толпу разбойников и опасаясь за целость своего имущества и за самую жизнь, выпустили на нас огромных бешеных псов, тщательно выдрессированных для сторожевой охраны, более злых, чем волки и медведи; помимо природной своей жестокости, возбуждаемые всякого рода напутствованиями и криками, они напали на нас и, окружив со всех сторон наш отряд, набросились и без всякой жалости принялись терзать вьючный скот и людей и испуганных сбивать с ног. Клянусь Геркулесом, достопамятное и жалкое было зрелище, как огромные собаки с неистовством то хватали убегающих, то нападали на остановившихся, то набрасывались на свалившихся и по всему нашему отряду прошлись зубами. И вот при такой-то опасности к одной беде присоединилась другая, худшая. Деревенские эти жители вдруг принялись со своих крыш или с соседнего пригорка бросать в нас камнями, так что мы уже и не знали, какой опасности беречься: вблизи собаки рвут, издали камни летят. Случилось, что один из камней попал в голову женщине, сидевшей у меня на спине. От боли она начала вопить и звать на помощь своего мужа, нашего вожака.

18. Он стал призывать богов в свидетели, унимать женину кровь и кричать еще громче ее: — Что нападаете и набрасываетесь на несчастных людей и усталых путников с такой жестокостью? Какой наживы надо вам, за какие проступки мстите нам? Ведь не в звериных пещерах или диких трущобах живете вы, чтобы радоваться простому пролитию крови.

Не поспел он сказать, как прекращается частый град каменьев и успокаивается по команде свора зловещих собак. Тут один из них с самой верхушки кипариса говорит: — Мы разбойничали вовсе не из желания отнять ваши пожитки, а свои собственные от ваших рук защищали. Теперь же с миром можете продолжать ваш путь.

Так сказал он, и мы тронулись дальше, все по-разному пострадавшие: кто от камней, кто от собак, — ни одного человека целого не оставалось. Пройдя некоторое расстояние, достигли мы какой-то рощи, состоявшей из высоких деревьев, украшенной зелеными лужайками, где нашим путеводителям захотелось остановиться для некоторого подкрепления сил, чтобы, насколько можно, оказать помощь раненым. Тут, расположившись на траве кто где, немного отошли от усталости, потом каждый поспешил ранам оказывать различную помощь: тот обмывал кровь из проточной воды ручья, один к опухоли мокрые губки прикладывал, другой обвязывал бинтом зияющие раны.

Так каждый по-своему заботился о своей поправке.

19. Между тем с вершины холма смотрел на нас некий старец, который, судя по пасущимся около него овцам, очевидно, был пастухом. Кто-то из наших спросил у него, нет ли у него овец для продажи, свежего молока или молодого сыра. Но тот долго качал головой и наконец говорит: — Вы еще об еде и питье или о какой-нибудь пище теперь думаете. Неужели никто из вас не знает, на каком месте вы находитесь? — и с этими словами погнал овец и ушел прочь. Речь эта и внезапное его бегство немалый страх нагнали на наших вожаков. Покуда в ужасе стараются они догадаться, каким свойством обладает эта местность, и никого не находят, у кого бы расспросить, приближается по дороге другой старик, высокий, обремененный годами, опираясь на палку, еле волоча ноги и обливаясь слезами; увидя нас, он еще пуще заплакал и, обнимая колени всем по очереди молодым людям,[285] так взмолился: