«Метаморфозы» и другие сочинения

24. — Жена приятеля моего, сукновала, женщина, как казалось до сей поры, исключительного целомудрия и, по общим лестным отзывам, добродетельная хранительница домашнего очага, на самом деле предавалась тайной страсти с неким любовником. Секретные свиданья у них бывали постоянно, и даже в ту минуту, когда мы, вымывшись, явились к ужину, она с этим молодым человеком упражнялась в любострастии. Потревоженная нашим внезапным появлением, следуя первой пришедшей в голову мысли, она своего любовника сажает под высокую плетеную корзину,[308] в которой она серными парами белила белье, и, считая, что он там спрятан надежным образом, сама преспокойно садится с нами за ужин. Меж тем молодой человек, окруженный и мучимый едким тяжелым запахом, с трудом уже переводит дыхание и, по свойству этого ядовитого вещества, принимается чихать.

25. Когда муж в первый раз услышал звук чиханья со стороны жены, прямо из-за ее спины, он подумал, что это она издала этот звук, и, как принято, говорит: — Будь здорова! — Чиханье повторяется, он еще раз поздравил; но чиханье снова раздается все чаще и чаще, пока ему это не показалось подозрительным и он не захотел узнать, в чем дело. Отодвигает стол он в сторону, приподымает плетенку и обнаруживает мужчину, едва переводящего дыханье. Пылая негодованием за оскорбленье, он требует меча, собираясь убить этого умирающего, насилу я удержал его для предотвращения общей опасности от бешеного порыва, выставив на вид то обстоятельство, что оскорбитель его все равно скоро погибнет от действия серы, не подвергая ни меня, ни его никакому риску. Смягчившись не столько вследствие моих уговоров, сколько в силу самих обстоятельств, он выносит полуживого любовника в ближайший переулок. Тут я потихоньку разговариваю с его женой и, в конце концов, уговариваю ее на время удалиться куда-нибудь и уйти из дому к какой-нибудь знакомой женщине, чтобы тем временем остыл жар ее мужа, так как не могло быть сомнения, что он задумывает какое-нибудь зло себе или своей жене. Покинув с неудовольствием подобный дружеский ужин, я вернулся восвояси.

26. Выслушав рассказ мельника, жена его, до конца наглая и бессовестная женщина, принялась ругательски ругать и уничижать жену сукновала: и коварная-то она, и бесстыдная, поношение всему женскому полу, что, забыв стыд и нарушив узы супружеского ложа, домашний очаг обратила в притон разврата и, отбросив достоинство замужней женщины, причислила себя к продажным тварям; заключила же тем, что подобных особ следовало бы живьем сжигать. Однако, движимая сознанием собственной вины и побуждаемая нечистой совестью, она подумала как можно скорее освободить из заточения своего растлителя и с этой целью стала уговаривать мужа удалиться раньше обычного на покой. Но тот, уйдя из гостей не поевши и чувствуя голод, заявил, что он с большей охотой отдал бы честь ужину. Жена быстро подает на стол, хотя и не очень охотно, так как кушанья были для другого приготовлены. Меня же до глубины души возмущали и бывшее злодеяние, и теперешняя наглость негоднейшей этой женщины, и я ломал себе голову, как бы найти возможность разоблачить обман, оказать помощь моему хозяину и, опрокинув чан, на всеобщее погляденье обнаружить того, кто скрывался под ним, как в осадной машине.

27. На эти мои муки о хозяйской обиде небесное провидение наконец обратило внимание. Наступило урочное время, когда хромой старик, которому поручен был присмотр за всеми вьючными животными, всем стадом повел нас на водопой к ближайшему пруду. Обстоятельство это доставило мне желанный случай к отмщению. Проходя мимо чана, заметил я, что концы пальцев у юноши высовываются, не поместившись, из-под края; шагнув в сторону, я наступил со злобой копытом на его пальцы и раздробил их на мелкие кусочки. Издав от невыносимой боли слабый стон, он отбрасывает и валит чан и, обнаружив себя непосвященным взглядам, выдает все козни бесстыдной женщины.[309] Но мельник, не особенно тронутый нарушением супружеской верности, ласково обращается к дрожащему и смертельно бледному отроку с ясным и подбодряющим выражением на лице:

— Не бойся, сынок, для себя никакого зла с моей стороны. Я не варвар и не такая уж заскорузлая деревенщина, чтобы изводить тебя по примеру сукновала зловредным дымом ядовитой серы или обрушивать на голову такого хорошенького и миленького мальчика кару закона о прелюбодеянии,[310] нет, я мирным и справедливым образом произведу дележ с женою. Прибегну я не к разделу имущества, а к форме общего владения, чтобы без дрязг и препирательств все втроем поместились мы в одной постели. Да я и всегда жил с женою в таком согласии, что у нас, как у людей благоразумных, вкусы всегда сходились. Но сама справедливость не допускает, чтобы жена имела преимущество перед мужем.