Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ)

От неожиданности Уклейкин оторопел и что называется - завис, как процессор от перегрева. В правом внутреннем кармане пиджака у него была заначка - триста рублей - и расставаться с ней таким за здорово живёшь способом в его планы совершенно не входило; более того - у него ещё с детства было сформировано чёткое, негативное мнение об этой публике и на всякий пожарный случай, не смотря на палящее солнце, он непроизвольно застегнулся на все пуговицы и, пытаясь высвободится из плотного круга цыган, медленно попятился спиной к парку растерянно и, невнятно бубня, нарушив тем самым главное правило, предохраняющее от потенциальных неприятностей в подобных ситуациях: никогда не вступать в разговоры с цыганами:

- С... спасибо... не стоит... мне идти нужно, да у меня и нет ничего...

- Ай, ладно, соколик! - тряхнула она выдающейся грудью и театрально всплеснула руками, - смотри в глаза да на ус мотай: гляжу - хороший ты человек, чистый как снег, - за так расскажу, а что мне надо - сама у тебя возьму... Вижу, попал ты в беду, - будь начеку: караулит тебя враг хитрый, невидимый, ждут тебя печаль да тревоги, кривые дороги, казённый дом, но любовь и слава - будут за муки наградой, терпи Володенька - и вернёт тебе, Боженька, как водится, - всё сторицей, верь и всё исполнится!..

У Уклейкина, как человека весьма образованного и в целом отрицающего всякое потусторонне, тем не менее, от таких слов на мгновение помутилось и, в без того, опухших очах. Когда же организм его вновь восстановил зрение и развёрз удивлённые уста чтобы спросить: "...а откуда... вы ...знаете как меня зовут?!" - оказалось, что он стоит в полном одиночестве, а цыган и след простыл, словно их и не было вовсе; для пущей проницательности он даже снял зеркально-чёрные очки, но, увы, и это не помогло: "Это всё нервы..." - поставил он сам себе неутешительный диагноз и задумчивый поковылял в парк.

Войдя, наконец, в цветущий исторический ансамбль, основанный самим Петром I Великим в честь своего друга, соратника, а по праздникам - и собутыльника - Франца Лефорта, и, проследовав в прохладную густую тень стройно посаженных лип, он уселся на первой же попавшейся скамейке перед небольшим, но симпатичным, вытянутым, как искусно зажаренная аппетитная сосиска, прудиком, что бы попытаться спокойно разобраться в навалившихся проблемах и выработать хоть какой-нибудь внятный план действий.

'Перво-наперво', - пустился усердно размышлять Уклейкин, - 'надобно выяснить кто такой этот чёрт лысый... Лейкин Устин Карлович - кочергу ему в дышло, надо же так назвать, судя по отчеству - немчик какой-то или из обрусевших, а имя вообще - времён царя Гороха. Так-с... - это по базе в редакции можно попробовать пробить через Наденьку Воскресенскую...".

Но, как только он мысленно произнёс это имя, доселе рассеянный по зеркальной глади пруда взгляд его, тут же, будто инстинктивно, выхватил одиноко плавающего белого лебедя, Володя с нахлынувшей тоской на сердце продолжил печальные размышления: "Гм, а ведь всего месяц назад я себе слово давал, что, срочно за ней приударю и даже на клятом мобильнике после корпоративной вечеринки собственноручно нацарапал улику для Чугунова: "ЖЕНЮСЬ!", а воз, блин, и ныне там - проклятая робость! Красивая, стройная и, что совсем уж редкость, - не дурра, филологический с отличием, ко мне, вроде бы, не равнодушна и я, если быть перед собой до конца честным, с тех пор как она в марте появилась, - неровно дышу в её строну... и, похоже, даже... влюблён... как мальчишка... Ну, чего мне, идиоту, ещё надо?! Уведут ведь девушку... Ладно после об этом..." - попытался он безуспешно взять себя в руки. "А когда после-то? Вон Серёга уж на что бабник - и то женился, а уж мне с моими увядающими внешними данными тянуть с этим делом - себе дороже: всё одно, что личный огород перекапывать - чем дальше, тем тяжелее и ленивее".

Он, вдруг, так ярко и ясно представил себе сладостно-упоительную картину волшебных поцелуев и лобзаний Наденьки, её бездонные перламутровые глаза, распадающиеся по нежным мраморным плечам мириадами хрустальных ручейков русые локоны вьющихся волос, дикую упругость и божественно-свежий аромат её молодого, гибкого как у пантеры, тела, что едва не забыл, зачем явился в Лефортовский парк. Благо, что пронзительно-противный вой сирены, проезжающего по ту сторону пруда, вдоль Яузы, милицейского бобика хоть и с трудом, но вырвал его из иллюзорного плена наслаждений.