Метель

Он вошел в спальню, где на полу у туалетного столика лежал человек. Ему было пятьдесят три года. Он лежал в липкой луже полусвернувшейся собственной крови — маленький узкогрудый мужчина. Поредевшие волосы окружали блестящую лысину. Он, должно быть, никогда не отличался красотой, даже в молодости. С возрастом никто не становится красивее, а из этого человека время и алкоголь высосали все, иссушив его настолько, что ничего не осталось, кроме дряблой плоти и, разумеется, жизни. Плоть у него осталась. Жизнь у него отняли. Он лежал у туалетного столика — нелепо скрюченная кучка безжизненной плоти — такой спокойный, невероятно спокойный. Кто-то его «обработал» топором. Топор еще оставался тут же, в комнате — с кровавыми пятнами и прилипшими клочьями волос. Убийца яростно ударял по голове, шее, груди. Когда пришли детективы, кровь уже не текла, но раны виднелись — широкие, зияющие раны.

Хейз отвернулся.

Он вышел в туалет и возвратился через несколько минут.

Так он познакомился со смертью.

С тех пор он видел смерть часто, случалось, и сам бывал от нее на волосок. Взглянул ей в глаза, когда его ударили ножом при расследовании одного ограбления. Когда Хейз пришел, ограбленная женщина все еще билась в истерике. Он попытался ее успокоить, расспросить, а потом вышел на лестницу позвать полицейского. Перепуганная женщина вновь стала кричать, он слышал ее крики, спускаясь по лестнице. Управляющий домом догнал его на площадке второго этажа. Он прибежал с ножом, потому что принял Хейза за возвратившегося грабителя, замахнулся на него несколько раз и успел рассечь ему кожу на левом виске, прежде чем Хейзу удалось его обезоружить. Хейз отпустил управляющего — бедняга действительно подумал, что перед ним грабитель. А потом отросшие волосы вокруг раны, которая, разумеется, со временем зажила, как заживают все раны, напоминали ему о соприкосновении со смертью. Вместо рыжих там выросли белые. Шрам на виске до сих пор не исчез. Иногда, особенно в непогоду, смерть присылала слабые сигналы боли — спутники новых волос.

Со времени поступления в 87-й участок, он часто видел смерть и много раз умирающих. Он уже не выходил из комнаты. Из комнаты вышел тогда молодой Коттон Хейз, очень молодой и наивный полицейский, который понял в тот момент, что делает грязную работу, что насилие — часть правды жизни, в которой ему выпало заниматься каждый день вещами гадкими и уродливыми. Больше он не выходил из комнаты. Но гнев испытывал всегда.

И здесь, в горах, его охватил гнев, когда милая девушка соскользнула с кресла подъемника и упала в снег, пробитая почти насквозь лыжной палкой, и застыла в нелепой позе мертвеца, в странной, беспредельно ужасающей позе. Гнев вызывало сравнение образа красивой, кипящей юной жизнью, любовью и стремительным движением девушки с пугающе реальным образом ее же, но теперь превратившейся в ничто, в охапку плоти и костей, в мертвое тело, в труп.

Его охватил гнев, когда Теодор Вэйт и его тупые помощники принялись портить следы, предоставляя убийце драгоценное время и возможность бежать от закона, от человеческой ярости. Его охватывал гнев и сейчас, по дороге обратно к зданию, где располагалась лыжная мастерская и комнаты над ней.

Гнев его казался неуместным среди молчащих гор. Снег продолжал падать бесшумно и кротко. Ветер утих, и снежинки падали бесцельно, большие, мокрые и белые, а на горе Роусон и кругом царили тишина и спокойствие, расстилался ленивый белый покой, отрицавший смерть.

Хейз стряхнул снег с ботинок и пошел вверх по лестнице.

Свернув за угол коридора, он тут же заметил, что дверь его комнаты приоткрыта. Он остановился. Может быть, Бланш вернулась, а может быть…

Но в коридоре стояла тишина, оглушительная тишина. Он наклонился и развязал шнурки ботинок. Осторожно разулся. Ступая как можно легче — изяществом его фигура не отличалась, а доски старого дома предательски скрипели, — Хейз приблизился к своей двери. Он не любил ходить в носках. Ему приходилось в разных обстоятельствах пользоваться каблуками, и он знал, как важно быть обутым. Перед самой дверью он задержался. Внутри стояла тишина. Он тронул чуть приоткрытую дверь. Где-то внизу щелкнула газовая горелка, и раздался рев.

Хейз толкнул дверь.

Элмер Уландер с костылями под мышкой резко обернулся к нему. Перед тем управляющий стоял, склонив голову, словно… молился. Нет, он не молился. Он прислушивался — не то слушал что-то, не то ожидал услышать…

— Ох, здравствуйте, мистер Хейз, — произнес он.

На нем сегодня была красная лыжная куртка. Он оперся на костыли и улыбнулся обезоруживающей мальчишеской улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Уландер, — отозвался Хейз. — Не будете ли вы так добры, мистер Уландер, объяснить мне, какого дьявола вы ищете в моей комнате?