Метель

Идем уже добрый час, если это можно назвать ходьбой. Шляться снаружи по такой погоде — бредовая идея. Я-то хоть не по доброй воле шляюсь, сам бы не пошел. По мне так — сдохни она, не сдохни, все равно. Буду я рисковать своей шкурой ради бабенки, которой здесь вообще не место. Я не знаю, что на него нашло, на Бенедикта, разве что повелся на ее аппетитную задницу. Сказали бы мне — не поверил, честное слово. При такой матери, как была у него, сразу бы должен понять, что такую девку в дом не берут. Мать-то у него, по крайней мере, твердо знала, какой должна быть хорошая жена, чтобы во всем поддерживала своего мужика и не доставляла ему проблем. Хуже всего, что вроде они даже не спят вместе. Клиффорд говорит, что он ее точно не трахает, иначе они бы по-другому общались и она была бы не такой взвинченной, будь у нее мужик и давай он ей что надо. Ну что за дела? Притащить с собой бабу, которая мальчонке даже не мать, поселить в своем доме, в спальне собственных родителей, непонятно зачем и доверить ей воспитание ребенка! Лучше б научили его обращаться с винтовкой. Черт побери, он же из рода Майеров, а не какой-нибудь там огрызок с Восточного побережья. Я предложил Бенедикту научить его хотя бы азам, чтобы умел вести себя как настоящий траппер, — он согласился. Говорит, что, наверно, это легче получится, если другой кто-то его научит, а не он сам. Вот только вьюга прекратится и наступит наконец весна, возьму пацана в поход, что бы там эта стерва ни говорила. Не хочет она, видите ли, чтобы я им занимался, сказала, что на сантиметр его от себя не отпустит! Но Бенедикт решил иначе. И он прав. Вот как она его не отпускает, пацана-то. Потащила с собой из дома непонятно куда. Будет знать Бенедикт, как доверять наследника такой бабе.

Бесс

Нет сил идти, ноги отяжелели, и ветер такой пронизывающий, что хочется капитулировать, сдаться. Меня должен гнать вперед страх за него, подпитывать азарт поиска… а в голове одна мысль: лечь и уснуть. Стыдно до смерти. «Покой — удел душ чистых и без изъяна, — говорила мама и всегда добавляла: — Грешникам суждено умереть в боли и страданиях». Не знаю, как эти ее убеждения совмещались со смертью Кассандры, явно не успевшей сильно нагрешить, но вряд ли мне стоило затрагивать эту тему в разговорах с мамой. Там, где начинаются деревья, ветер дует чуть слабее. Я остановилась отдышаться: отсюда между шквалами метели я вроде бы узнаю приметную линию деревьев, которые изгибаются волной вдоль юго-восточного берега озера, к северу от них идут голые камни до самого дома Клиффорда. Неудивительно, что старый боров поселился в таком неприступном, страшном месте. Как раз по нему. Малыш говорит, что деревья — это растительный вал, который природа создает в нужных местах для защиты от стихии. Если я заметила вереницу деревьев, то, возможно, он тоже ее увидел. И может быть, вспомнил, что в конце ее, под укрытием деревьев стоит дом Томаса и это единственное возможное убежище поблизости. Может быть, он успел до него добраться и теперь ждет меня там или уснул. Или читает книгу, которую наверняка перед выходом сунул себе под куртку, в карман флиски. Может быть, мы там погреемся, пока бушует вьюга. Может быть, я сумею что-то ему объяснить — хотя бы то, что он сможет понять… А потом ненастье стихнет и мы с триумфом вернемся домой, придем к Бенедикту, и он даже не станет ругаться. Может быть, даже похвалит нас, скажет, что мы молодцы, со всем справились, и даже Коул на этот раз не раскроет свою поганую глотку. И тогда на душе у меня будет не так паршиво, хоть немного почувствую себя человеком. Только вот… Еще мама повторяла: «Если „бы“ да „кабы“ мир бы изменить могли!» Вечно я себе навоображаю одно, а выходит чаще всего другое.

Фриман