Метель

– Вот эта зелёненькая железная штуковина с чёрными колёсами, – Давыдов указал рукой на японский внедорожник, – которую ты называешь телегой-колымагой, перевозящей ведьм и шишиг…. Что с ней делать? Ума не приложу…. Не бросать же такое добро в чистом поле, а? Ведь тогда, непременно, подберёт кто-нибудь другой…. Я тут, правда, уже прихватил кое-чего интересного, – достал из внутреннего кармана сюртука автомобильное зеркальце заднего вида.

«Шустёр, однако!», – мысленно ухмыльнулся Пётр, а вслух предложил:

– Так и этот вопрос – без спешки и суеты – обмозгуем на жабинском постоялом дворе. Как ты считаешь?

– Принимается! Антипка! Где ты, сучий потрох? Едем! Только сперва подбрось в печку ещё дровишек, а потом подойди к костру – поможешь мне шубу напялить…. Да, вот ещё. Срочно принеси сюда мою дорожную сумку, ту, которая чёрная.

Раскрыв пухлую сумку, Давыдов принялся выставлять-выкладывать на Петькину самодельную скамейку разнокалиберные баночки-скляночки, мотки и куски белой льняной ткани, большие и маленькие пинцеты, стальную пилку, вставленную в костяную ручку, ножницы – подозрительно-угрожающих размеров…

– Что это ты надумал делать, братец? – делано-беспечно поинтересовался Пётр, с трудом сдерживая дрожь в голосе и опасливо косясь на огромные ножницы.

– Просто хочу обработать твой шейный ожог…. Чего трясёшься-то? Ты, Пьер, прямо как маленький неразумный мальчик. Как будто не знаешь, чем это может закончиться. Пузырь прорвёт, внутрь случайно попадёт грязь, кровь закипит, и всё – поминай, как звали…. Иди сюда, дурилка! Это совсем не больно…

«Мы сейчас находимся в первой четверти девятнадцатого века», – педантично напомнил внутренний голос. – «Для данной эпохи заражение крови, то бишь, столбняк, дело самое обычное. Антибиотики-то ещё не изобрели! Здесь к каждой, пусть и крохотной ране-царапине надо относиться максимально серьёзно, и – ни в коем случае – её не запускать…».

Руки у Дениса оказались на удивление ловкими и мягкими. Он тщательно промыл ожог бесцветной жидкостью, которая очень неприятно и болезненно щипалась, потом промокнул куском чистой ткани, фарфоровым шпателем наложил на рану тёмно-коричневую, слегка пованивающую болотом мазь из стеклянной баночки, и, в завершении мероприятия, умело обмотал Петькину толстую шею широкой льняной полосой.

– Неплохо получилось, совсем неплохо…. Гусар, он всё должен уметь! – с законной гордостью подытожил Давыдов. – Оставь, дружище, благодарности при себе. Сочтёмся потом, при случае…. Всё, направляемся в Жабино!

– С холма поедем прямо через поле? – спросил Пётр, намеренно демонстрируя свои глубокие познания в местной географии. – Сперва доберёмся до Жадрино, а после свернём на Жабино?

– Как это – через поле? – удивился новый (старый?) приятель. – Нет, через поле нам не проехать. Там всё снегом занесено, а под ним полно пеньков и крупных валунов, лошади враз сломают ноги. Да и бесполезное – по своей сути – это действо: дорога, на которой сейчас стоит наша повозка, выводит к Жабино напрямую…. Ладно, хватит молоть языками. Рассаживаемся!

В кожаном возке – досчатом изнутри – имелось всего одно крохотное квадратное окошко: примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Причём, его двойные стёкла не мылись, очевидно, уже несколько месяцев кряду, поэтому в возке царил таинственный, тёмно-фиолетовый полумрак. Только в правом заднем углу мерцали алым и малиновым – через щели между дверцей и корпусом – угли в маленькой дорожной печурке.

– Пошли, родимые, благословясь! – раздался хриплый басок кучера Антипки, чуть слышно щёлкнул кнут, лошади лениво тронулись с места, нежно и задумчиво зазвенели бубенцы…

Сразу же – к радости Петра – стало ясно, что вести подробные и вдумчивые разговоры в возке совершенно невозможно. Дорога, по которой они ехали, была откровенно неровной и кочковатой, кроме того, на ней лежал четырёх-пяти сантиметровый слой свежевыпавшего снега. Поэтому повозку нещадно мотало на извилинах-поворотах и высоко подбрасывало на ухабах и выбоинах.

– Держись за с-с-скобы! – посоветовал Давыдов. – К-к-крепче!

Петька, придерживая подошвой ботика пузатую ивовую корзину, наполненную колотыми берёзовыми дровами, которая, подпрыгивая на многочисленных дорожных рытвинах, так и норовила его пнуть, нашарил одну скобу, вбитую в доски внутренней обшивки возка, ухватился за неё ладонью правой руки, потом обнаружил и вторую…

И всё бы ничего, да только при такой сумасшедшей тряске было не вздремнуть. А, честно говоря, очень хотелось это сделать – за прошедшие двое суток толком поспать ему так и не довелось.

Примерно через пятьдесят минут, когда по расчётам должны были проехать только половину пути, повозка неожиданно и внепланово остановилась.

– Наверное, конская подпруга ослабла, – предположил Давыдов. – При такой гадкой дороге это частенько случается, через каждые пять-семь вёрст.

Но оказалось, что неполадки в лошадиной утвари здесь были совершенно не причём. Приоткрылась дверца возка и бородатый кучер Антипка, боязливо поглядывая на Давыдова, смущённо известил: