Метель

БУРМИН. Поверьте, вам лучше не знать.

МАША. Нет, скажите.

БУРМИН. (смотрит ей в глаза.) Я женат.

МАША. Что?!

БУРМИН. Да, я женат! Женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь.

МАША. Но может ли быть такое?

БУРМИН. Может, Марья Гавриловна, может. Вы же сами говорили, что судьба порою бывает зла и жестока. Точно такою же она была и со мною, но в том лишь моя вина. (Замолчал.)

МАША. Но продолжайте же.

БУРМИН. Боюсь, нет времени. Я должен ехать.

МАША. Это подождет. Однажды один человек точно также торопился и в итоге многие стали несчастными. Продолжайте, я расскажу после…

БУРМИН. Воля ваша. Я расскажу. Правда, я смутно помню, где это было. Знаю единственное, что случилось это в начале двенадцатого года и спешил я тогда в Вильну, где стоял наш полк. Помню, прибыл я на какую-то станцию поздно вечером и велел было закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель…

МАША. Метель?

БУРМИН. Да, жуткая метель, какой прежде мне никогда не доводилось видеть.

МАША. Что же дальше?

БУРМИН. Смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное чувство, странное беспокойство овладело мною. Казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем, метель не унималась, я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены, ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу и таким образом мы оказались в незнакомой стороне. Я уже приготовился к худшему, когда заметил огонек и велел ехать туда. То была церковь… Маленькая деревянная церквушка, в каких святые отцы не брезгуют тайным венчанием.

МАША. Господи…

БУРМИН. Что с вами, Марья Гавриловна? Вам не хорошо?

МАША. Нет, продолжайте.

БУРМИН. Я не могу. Мой рассказ больно ранит вас.

МАША. Продолжайте, умоляю.

БУРМИН. Хорошо… Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней. По паперти ходил человек. Он позвал нас. Я велел ямщику подъехать, выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу. Другая терла ей виски. То ли от мороза, то ли еще от чего, я едва соображал, что делаю. Меня о чем-то спрашивали — я отвечал. Потом нас венчали… Быстро так, бесцеремонно, словно это был не поп, а палач.

ПАУЗА.

Потом… предложили поцеловаться. Я колебался. Свидетели настаивали. И когда я хотел было ее поцеловать, она увидела мое лицо и… Только тогда я понял, что меня приняли за другого. Свидетели стояли как ошпаренные. Жена моя лежала на полу без памяти. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и приказал ехать.

МАША. Господи! И вы не знаете, что сделалось с бедной вашей женою?

БУРМИН. Не знаю. Не знаю, как зовут деревню, где я венчался, не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко, и которая теперь так жестоко отомщена.

МОЛЧАНИЕ.

Теперь, когда вы все знаете, я должен уйти. Мы никогда не могли бы быть вместе. Никогда…

Пошел прочь.

МАША (слабым голосом.) Деревня та называлась Жардино…

Бурмин застыл.

И рука, с которой снята повязка, обретет счастие…

БУРМИН. (повернулся.) Господи…

МАША. Господи…

БУРМИН. Вы…

МАША. Я.

И они бросились друг к другу, чтобы сплестись в самом прекрасном объятии на свете. Объятии не двух несчастных любовников, а объятии мужа и жены.

И в это мгновение ангелы заплакали на небе от счастья.

И пошел дождь.

Ох, судьба, судьба, судьба! Прости, что так жестоко клеветал на тебя… Воистину, ты самая удивительная дама на свете. Самая удивительная и прекрасная…

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ