Метель

– Барин, там это…. Мертвяки лежат, двое. Один, вроде как, ещё дышит. По одёжке – ночные тати. Дальше ехать, или как?

– Что же, вылезем, посмотрим, – не раздумывая, решил Денис и объяснил для Петьки: – Счёт личный имеется у меня к атаману здешних татей-разбойников. Дезертир он бессовестный. Причём, служил именно в моём гусарском Ахтырском полку. Поймать такого злодея – дело чести офицерской! Сам должен понимать, подполковник…

– Я всё понимаю, – заверил Петька. – Что тут непонятного? Трусу, нарушившему воинскую присягу – одна дорога. Прямиком на раскалённые адские сковородки.

– Отлично сказано! Потом вставлю эту заковыристую фразу в какую-нибудь поэтическую виршу. Может быть…. Пойдём, Пьер, попробуем допросить того, что ещё дышит.

Снаружи было светло. Уже взошло зимнее неяркое солнышко и скупо подмигивало путникам сквозь рваные прорехи в серых облаках.

– И не холодно совсем! – обрадовался Давыдов. – Ну, Антип, показывай, где лежат твои злые тати.

– Вон там, батюшка Денис Васильевич! В сторонке…. Только они не мои. А ночные и придорожные.

– Поговори ещё! Тоже мне, шутник выискался. Воли взял!

– Дык, я же так. К слову пришлось…

– Дык, дык…. Морда лапотная!

С запада – метрах в пятнадцати– семнадцати от дороги – простиралась тёмная полоса хвойного леса, возле которой и обнаружились следы разбойничьего ночного бивуака: кривобокий шалаш-балаган, крытый пышными еловыми лапами, большое кострище, наполненное недогоревшими до конца чёрными головешками, массивный чугунный казан, лежащий на боку, мятый медный котелок.… Ну, и два человеческих тела, неподвижно застывших по разные стороны от кострища.

– Тот, который лежит ближе к лесу, – пояснил кучер. – Во, слышите? Постанывает, мразь лихая…

– Спасибо, Антипка. Ты иди к лошадям. Накорми их, что ли. Упряжь поправь-подтяни, – велел Давыдов. – А мы с тобой, брат Бурмин, сейчас из еловых веток, – показал рукой на шалаш, – соорудим дельную подстилку с неким подобием подушки. И перенесём туда, э-э-э, клиента…. Во-первых, из соображений человеколюбия и милосердия. Во-вторых, ради удобства – при проведении допроса.

Они бережно и осторожно перенесли и уложили раненого разбойника на толстую еловую подстилку, заботливо пристроив его голову на акцентированное утолщение.

«Вот же, гадкий тип!», – мысленно поморщился Пётр. – «По лохматым и сальным волосам вши снуют-ползают. Белые, жирные такие! Лицо, то есть, морда, морщинистая такая, тёмно-коричневая, слегка перекошенная на сторону. Кривой извилистый шрам на подбородке, круглое серое бельмо на правом глазу – как.… Как десять пятирублёвых монет, вместе взятых. Худой очень, но, почему-то, тяжёлый…. А вонь-то какая, мать его! Интересно, чем это он закусывал на последнем привале? Луком, чесноком, дикой черемшой? Так, вроде, зима на дворе…».

– Как-то странно одет наш бродяга. Не находишь? – спросил Петька. – Валенки рваные, холщовые штаны в заплатах. А зипун-то богатый, считай, купеческий. На грязной шее намотан длинный шарф, да непростой – шёлковый, разноцветными птичками вышитый…. Чем можно объяснить такие мутные метаморфозы?

– Про последнее твоё слово – на букву «м» – ничего сказать не могу. Не читаю я новомодных и заумных романов. Потому, как времени на них не хватает, – честно признался Денис. – Важных дел невпроворот, не говоря уже об охоте, дружеских кутежах и виршах поэтических…. Одёжка? Совсем обычная – для придорожного татя. Там – купчину заслуженного прирезали. Здесь – обоз с разными тканями разграбили…. Другое странно: крови нет нигде, и никаких следов от пуль-кинжалов не наблюдается. Похоже, что у него голова свёрнута на сторону, только не до самого конца, – приложил указательный палец к шее разбойника. – Живой, бродяга! Эх, жаль, что у меня с собой нет ничего спиртного. Ночью сильно замёрз, и по этой веской причине всё допил, до последней капли. Сразу, глотнув хмельного, наш живописный голубчик пришёл бы в сознание…

– У меня есть кое-что! – усмехнулся Пётр, расстегнул верхние пуговицы тулупчика, достал из внутреннего кармана пол-литровую бутылку с самогоном, презентованную щедрым профессором Иваном Павловичем, и протянул её Давыдову.

– Что это такое, а? И как открыть сию стеклянную ёмкость?

– Натуральный божественный нектар, – кратко пояснил Пётр. – Э-э-э, не надо пробку кусать! Зубы сломаешь! Просто поверни её. Не так! Против часовой стрелки. Против! Вот же, недотёпа гусарская…

Свинтив покусанную пробку, Давыдов недоверчиво поводил-подёргал носом, поднёс горлышко бутылки к губам, сделав два крупных глотка, слегка поморщился, но, в общем и целом, остался напитком – из далёкого двадцать первого века – доволен:

– С «натуральным божественным нектаром», Пьер, ты немного погорячился. Но пойло вполне приемлемое. В том смысле, что бывает и гораздо хуже. Например, ямайский тростниковый ромус, не говоря уже о румынской фруктовой водке…