Метели, декабрь

Это был крик Цацуры. «Не промахнулись! — пронзила горячий туман в голове страшная догадка. Евхим про себя застонал, стал молиться: — Только бы не меня!! Не меня!..» Он судорожно перезарядил обрез, выстрелил, схватился и что есть духу кинулся дальше.

За ним сзади снова послышался крик — боли, отчаяния, просьбы. Евхим, поняв, что это Цацуров клич, только прибавил ходу. Быстрей, быстрей! Напуганный опасностью смерти, не сразу и поверил, что по нему уже не бьют, может быть, больше и не будут. Ослепленный, ошалевший, запыхавшийся, бежал и бежал. Упал, только вконец изнемогший, задыхающийся, как зверь, что, оскалившись, собирается вцепиться зубами в того, кто гонится за ним, испуганно оглянулся, перевернулся назад, как клыками, клацнул затвором. Живым не дастся!

Но к нему никто не бежал. Евхим ждал, следил, отдышался, услышал поодаль голоса, еще раз донесся острый стон-крик Цацуры, но рядом было тихо. И тогда в сердце несмело, сладко шорохнулась надежда: может, уже там, куда стремился? Может, и перебежал, не сунутся же сюда!.. Но почему тогда нет поляков? У них ведь тоже тут охрана!.. Косо повел глазами. Во мраке, что редел, были кусты, голые кусты, ольшаник, лоза, сломанная его сапогом мелкая крушина, скользкий ломаный хворост — все, как на Змеином… А может, снова не попал?.. Сбился, не туда бежал?! Но почему не идут пограничники? Не знают, где он, или не рискуют лезть, ждут, когда развиднеет?.. Перебежал или нет?!

Евхим почувствовал, бедро мерзнет сильнее и тягуче ноет, пощупал рукой, лицо исказилось от боли. На пальцах ощутил что-то липкое, поднес к глазам — рука была черная от грязи. «Кровь?! Ранен?.. Когда ж это было? Почему не заметил?.. Сгоряча… А что если теперь идти не смогу…» Он, однако, подумал про это без страха, тупо; все равно, зависит от того, где граница, перешел или нет…

Преодолевая боль, Евхим поднялся, сел — лежать больше не было мочи, мокрое тело дубенело на снегу. Под ним уже набралась лужица. Он посмотрел на рану, штаны были разорваны, над коленом, как собачье ухо, висела большая заплата. Все около раны запеклось в крови, но рана оказалась небольшой; может, на сук напоролся…

Он хотел было перевязать рану, когда вдруг услышал то страшное, что мигом заставило забыть обо всем другом, — шаги! Достал из кармана патроны, загнал в магазинную коробку, стал, сдерживая дрожь от холода, ждать. И вдруг еще до того, как увидел, кто шел, услышал незнакомые слова. Польский разговор!.. Поляки!

Скоро Евхим увидел, как они осторожно высунулись из-за недалеких кустов. Да, это были поляки, польские солдаты: ему была известна их форма, такие же когда-то стояли в Куренях. Солдаты, догадался Евхим, искали его. Он бросил обрез и, заляпанный весь до бороды грязью, с дикими глазами, скрежещущими от боли зубами, обливая кровью сапог, встал.

— Я тут… Я… сдаюсь…

Поднял руки в пятнах грязи, в крови, они мелко дрожали.

Наставив карабины, солдаты шли прямо на него.

Публикация Л. Я. Мележ-Петровой и А. М. Адамовича.

Послесловие

ХРОНИКА НАРОДНОЙ ЖИЗНИ

Народный писатель Белоруссии, лауреат Ленинской премии Иван Павлович Мележ (1921–1976) работал в литературе немногим более трех десятилетий. Работал очень напряженно, «не жалея сил, не щадя себя». В последний период своей творческой деятельности он получил широкую известность и заслуженное признание. Однако писал он почти всегда трудно, иногда мучительно и знал не только блистательные взлеты, но и поражения, неудачи или неполные удачи. Приходилось ему сталкиваться и с откровенной предвзятостью недалеких, самоуверенных критиков, и с ничем не обоснованной, явно перестраховочной подозрительностью чиновников от литературы, и с попытками завистливой посредственности из числа «братьев писателей» ставить палки в колеса. Все это больно ранило Мележа, портило ему немало нервов и крови, ибо он был не только чутким художником, но и чрезвычайно впечатлительным человеком. Обладая крупным художническим талантом, он твердо верил в свою литературную судьбу, понимал писательское призвание как высокое, самоотверженное служение родной земле и родному народу, гуманистическим идеалам социалистического общества, человечеству и сумел создать произведения, с полным правом причисляемые к советской классике.