Метели, декабрь

Он начал с того же, с чего начиналось и постановление, — стал рассказывать, как стремительно идет коллективизация. Что она в целом далеко переросла все предварительные планы. Доказывал успехи примерами того, как идет коллективизация в республике, в основных зерновых районах — в Поволжье и на Кубани, в целом по стране. Он располагал, чувствовалось, самыми новыми и точными цифрами и фактами, и это вызывало интерес и доверие. И одновременно как будто поднимало его самого.

После этого стал объяснять значение перехода к новой политике по отношению к кулачеству. Напомнил, подробно то, что сказал Сталин в выступлении перед аграрниками-марксистами. Затем подвел разговор к тому, какую яростную борьбу развернуло против колхозов кулачество. Напомнил, как оно пыталось сорвать хлебопоставки в 1928 году, взять нас за горло голодом. Теперь оно перешло к открытым террористическим действиям: убивают активистов, селькоров, колхозников. Ежедневно гибнут от руки врагов лучшие люди.

— Перед нами на ближайшее время стоит серьезнейшая задача: нанести решительный удар по кулачеству! По последнему эксплуататорскому классу! Ядовитый сорняк — прочь с большевистского поля! С дороги прочь! — Его слова поддержала бурная, горячая волна аплодисментов. Переждав аплодисменты, он заговорил строго: задача чрезвычайно ответственная и тяжелая. Нет сомнения, что враг свои позиции добровольно не сдаст. Он всюду, где только сможет, будет оказывать сопротивление, не исключено, что и вооруженное. Это потребует большевистской смелости, твердости и бдительности. На решение этой задачи надо будет поднять всех коммунистов и комсомольцев, весь районный актив, бедняцкие массы крестьянства… В наших рядах не должно быть никакого колебания, никакой растерянности. Надо решительно бить по правооппортунистическим настроениям. По всяческой мягкотелости, слюнтяйству!..

Слушая это, как бы протрезвев после первой информации, Апейка уже без прежней уверенности думал о своем недавнем споре. Была в нем неясная тревога и неловкость за себя, за невоздержанность. С беспокойством ждал, что скажет секретарь, когда начнет говорить о темпах. Не минет его, не иначе, не минет…

— Постановление ЦК внесло полную ясность и в вопрос о сроках коллективизации, — дождался наконец Апейка, стал вслушиваться, весь внимание. — Нашей республике, как вам известно, установлен срок — осень 1931 или, во всяком случае, весна 1932 года… Что значит этот срок? Этот срок означает время, к которому мы должны закончить коллективизацию в округе. Короче говоря, это крайнее время, к которому мы должны решить задачу. Означает ли оно, что мы обязательно должны стремиться прийти только к этому времени? Нет. Если б мы думали так, то это было б похоже на то, что пятилетку надо выполнить только в пять лет. А наш народ, наша партия решили иначе — пять в четыре! Ясно, что и задачу, поставленную перед нами, мы должны так же решить. Добиваясь наикратчайших сроков, сокращая их до минимума. Мобилизуя все, все силы! Только такой ответ является большевистским ответом! Всякий другой ответ будет потаканием оппортунизму. Будет попахивать правым уклоном!..

Апейка не мог не отметить: была в этом своя правда. Но разве он, Апейка, имел что-либо против этого. Он же говорил про реальную возможность.

— Есть тут «реалисты», — как бы предчувствуя возражения, сказал секретарь, — которые считают взятые нами темпы нереальными. Которые, фактически, считают, что нам надо ослабить темпы. Отпустить поясок. Дать поблажку себе… Так они, — в голосе секретаря послышалась насмешка, — поняли постановление ЦК. Но мы понимаем его иначе. Мы понимаем его так, что нельзя демобилизовываться! Нельзя ослаблять движение. Нельзя ослаблять удар по врагу! И никакой паники!

— А у кого паника? — вспыхнул Апейка.

— У тебя, например.

— У меня ее нет. И не было.

— Ты только что продемонстрировал ее!

— Я говорил о том, что есть в нашем районе. Реально.

— Я знаю, ты реалист. — Снова насмешка. — Некоторые реалисты вообще сомневаются, стоило ли браться, начинать коллективизацию!..

— Я из тех реалистов, которые писали это постановление, — нашелся Апейка.

Секретарь, покраснев, мгновение молчал.

— Это мы посмотрим! Из каких ты реалистов!

Когда кончилось совещание, столпились в вестибюле, около вешалки, одни подходили к Апейке, пожимали руку. Будто выказывали уважение, поддерживали. Другие обходили, отводили глаза в сторону. Осуждали.

Харчев подошел спокойно. Апейка почувствовал даже уважение к себе — не иначе, за откровенность, за смелость. Вряд ли за взгляды. Что до Башлыкова, Апейка понимал, ругает за все. Тут понятно. Это ощущалось и в еще более откровенной сдержанности, и в том, как избегал встретиться взглядом.

Произнес Башлыков только одно, считает, сразу же надо ехать.

Апейка кивнул. Нельзя было тратить время попусту.

Одевшись, вышли на мороз. Сели в один возок Башлыков с Кудрявцом, в другой — Апейка с Харчевым.

Лошади сразу же рванули вниз, к реке. Впереди возок Башлыкова, за ним Апейкин. Апейка понял, едут кратчайшей дорогой — через реку.