Метели ложатся у ног

— Вижу. Но бояться меня не надо — не кусаюсь, Я только детей в школу собираю. Дня через два учебу начнем.

— В школу?! — удивленно всплеснула руками бабушка и добавила глухо: — Зачем девке школа?

— Мама! — отец строго посмотрел на бабушку, потом взглянул на Сандру. — Дети пусть учатся. Тундре умной надо быть.

Бабушка обернулась к отцу потемневшим лицом, но ничего не сказала.

— Надо так надо: пусть идет в школу, — согласилась мама. — Без грамоты и днем на земле темно.

— Пусть идет, — подтвердил отец.

— А я?! — меня возмутило, что нет речи обо мне.

Белая женщина взглянула на бумагу, что держала в руках, потом на меня. Сказала:

— Тебе, Вася, ещё рановато.

— Как так — рановато?!

— Так: в школу берем только с семи лет, — белая женщина смотрела на меня ясными синими глазами.

Я пожал плечами, но дороги слову моему не нашлось, хотя мне было страшно обидно, что Сандра идет в школу, а я…

Так вставало моё далекое розовое утро.

Шла осень 1941 года. А дальше — другой разговор,

Лакамбой![32]

БЕЛЫЙ ЯСТРЕБ

1

Стойбище в сто пятьдесят чумов, которое, как стая присевших на отдых гусей, сгрудилось в низине возле Семиголовых сопок хребта Яней, огласилось собачьим лаем. Вестники добра и зла лаяли, выли, огрызались, заглушая все иные голоса, смех и крики детворы. Случилось это утром после ночи, когда солнце впервые за лето ушло за спину моря, зажглась на небе первая звезда, сгустились сумерки и землей овладели тени.

— Что случилось? — вертели головами люди, вскакивая спросонья. — Почему лают собаки?

— Беда?! — испуганно открывали глаза другие.

— Какая беда! — презрительно и меланхолично слышалось в ответ. — Какой-то нищий вэнодэтта объявился. Пешком пришел. Мяса оленьего захотел, рыбоед!

— Как не мяса-то?! Рыба — поперек горла ему!

— Дал бы нам. Оленье-то мясо — как зола во рту!

— Страшное чудовище на море объявилось, все живое — людей, оленей, птиц — огнем пожирает, чумы и дома — точно огненным языком слизывает. На месте становищ и стойбищ лишь угли и золу ветер ворошит. И привязанной к шесту собаки не оставляет живой, — уже носилась по стойбищу тревожная весть. — На Холгове, Матке и Долгом[33] и живой души не осталось. Чудовище идет к Варандэю, откуда сегодня утром пришел Пар-Федь. Вчера его — берегового ненца-вэнодэтту — послали сюда прибрежные люди, чтобы собрать народ тундры и всем вместе напасть на это страшное чудовище. «Любой народ, — говорит Пар-Федь, — если он сожмется в кулак, — непобедим, потому что он за землю отцов и дедов стоит, родину защищает. Народ — не единичные лодки морских охотников, рыбаков, не раздробленные становища и стойбища. Так всегда думали все, кому дорога родная земля, богатая рыбой, зверем и птицей, без которых человек в тундре — что снежинка на зимних равнинах». Так сказали Пар-Федю наши остроголовые[34], а он это передает нам.

* * *

По стойбищу текли толпы людей к чуму Делюка, которого давно уже никто не звал этим именем, потому что у него было более звучное и яркое имя — Белый Ястреб. Так называли его между собой и мал и стар во всех стойбищах и становищах.

Между пустыми нартами и горбатыми вандеями, угловатыми ларями и пузатыми юхунами, застывшими на месте, бойко и шумно, толкаясь и обгоняя друг друга, мельтешили ребятишки, степенно, с достоинством вышагивали мужчины, шли, точно плыли, волоча по земле подолы нарядных паниц, девушки и женщины, точно утки вразвалку, семенили старухи. Все они возле чума Делюка сливались с толпой, которая с каждым мигом становилась всё больше.

Белый Ястреб внешне был спокоен. По крайней мере это так казалось, хотя все нутро у него кипело, теснили грудь тревожные мысли. Зато заметно волновался Пар-Федь: рослый, сухощавый, белоголовый молодой ненец с большими серыми глазами, он ходил торопливо вокруг пустой нарты, нервно ломая за спиной пальцы рук. Ни Белый Ястреб, ни Пар-Федь ничего не говорили, даже не глядели друг на друга, будто один для другого не существовал вообще.

Когда хвост стекающегося к чуму людского потока слился с волновавшейся на месте толпой, Белый Ястреб сказал:

— Все?

— Все, должно быть, — донеслось в ответ тихо, но ясно.

— Страшную весть принес к нам Пар-Федь, — сказал Белый Ястреб. — Послушайте его самого.

Пар-Федь поднялся на нарту. Волнуясь, он долго ощупывал взглядом толпу, будто не знал, что сказать.

— Какой это ненец! — толкнул соседа локтем Някоця Валей. Овальное лицо его заметно расширилось, блеснули широкие зубы, плоский и низкий нос, точно нос угрожающего из капкана песца, сморщился, узкие глаза сделались ещё уже. — Волосы-то у него, смотри, волосы-то — точно стебли прошлогодней травы-марэй, белые! А глаза будто озера. Синие!

— Тише! — толкнул в бок Някоцю Валея сосед. — Будто белого ненца никогда не видел. Няравэй![35] Не зря ведь их так называют. Как оленей. По масти.