Метелица

Левенков вышел во двор, пофыркал под умывальником, приколоченным к балясине крыльца, и вернулся к столу. Наталья выставила приготовленную заранее бутылку вишневой настойки. Хозяйничала она степенно, с удовольствием. Было видно, что ей нравится принимать и потчевать гостей. Это и понятно. Ксюше ли не знать, сколько перенесла Наталья после смерти мужа, как истосковалась за годы одиночества без родных, без семьи — этого привычного из веку окружения людей, без которых для деревенского человека и жизнь немыслима. И вдруг неожиданное счастье, удивлявшее и по сей день всех метелицких: вызволенный Натальей из немецкого лагеря Левенков остался с ней. Культурный, образованный человек, москвич, инженер — и забитая деревенская баба, уже не молодая, не красивая… Никто не верил, что у них наладится жизнь. Да и наладилась ли она по-настоящему? Ксюша еще ни разу не слышала, чтобы Наталья назвала его Сергеем, только — по отчеству.

— Сегодня, Ксения Антиповна, располагайтесь, а завтра с утра — в контору, принимать дела. Наш Прокофий едва ноги волочит, совсем сдал старик. Директор уже спрашивал о вас. Вы с ним еще не знакомы? Ну да, он тогда был в отъезде, — говорил Левенков, разливая по стаканам настойку. — Значит, за новоселье?

— Нет, Сергей Николаевич, новоселье мы вечером отметим, как и заведено, в новой хате. — Ксюша запнулась и рассмеялась смущенно. — В квартире, вернее. Непривычно: квартира…

— Ничего, привыкнете.

— Придется, — вздохнула она. — А начальник, он что? Наслышана я о нем.

— Челышев? Хм… — Левенков повел бровью, сощурился. — Сложный человек начальник наш. Мм-да, своеобразный. Я его, откровенно говоря, еще и не распознал до конца.

— Хозяин, — заметила Наталья с уважением.

— Верно, хозяин. Даже слишком. Ну, с приездом, Ксения Антиповна, за все хорошее, за работу новую!

— И за жизнь, Николаевич, — добавила Наталья.

— И за жизнь, — согласилась Ксюша, а про себя подумала: куда деваться, не от добра ведь эта новая жизнь. Ей бы старую, да при Савелии…

Они выпили и принялись за еду. Артемка уже приканчивал свою тарелку борща и поглядывал на взрослых, видно не понимая, как это можно лясы точить, когда на столе такая вкуснятина?

Ксюша ждала разговора об отце, о Тимофее. Не то чтобы она хотела его, но знала, что без этого не обойтись.

А раз так, то чего уж тянуть. Но Левенков говорил о ее новой работе, о заводских делах, людях, о директоре Онисиме Ефимовиче Челышеве. Левенков о нем плохо не отзывался, но чувствовалось, что между ними не все ладно: хорошего тоже не говорил, а на похвалы Натальи Челышеву отмалчивался. Ксюшу даже обидело невнимание к деду Антипу, к Тимофею, с которыми Левенков некоторое время вел дружбу. Но она поторопилась со своей обидой. Левенков их помнил, а не заводил поначалу этого разговора, как она после поняла, чтобы не омрачать хорошего настроения за столом. Какое уж веселье — говорить о покойнике и о заключенном!

Они пообедали и пересели на сработанный местным столяром диван. Артемка отправился в свою новую квартиру «поглядеть, что к чему», как он сообщил, — можно было говорить откровеннее.

— Ты останешься, Николаевич? — спросила Наталья.

— Нет, нет, надо идти. Но полчасика у меня есть.

— Веришь, Ксюш, ни днем, ни ночью покоя не дают, — пожаловалась она, но в голосе слышалось довольство, мол, без ее мужа и завод — не завод. — Зовут и зовут. Измотали человека.

— Это временно, Наталья. Вот наладим все как полагается — буду отсыпаться, по грибки ходить. Грибов здесь, Ксения Антиповна, у-у… белые! А сейчас пока что не до них. Завод — в три смены, и все на честном слове держится. Оборудование еще довоенное, так что… — Левенков развел руками, помолчал и вдруг спросил: — От Тимофея ничего нового?

— На прошлой неделе прислал письмо, — сказала Ксюша задумчиво, с расстановкой. — Жив, здоров, у них уже холода начинаются — и ни слова больше.

— Ну да, конечно… Разберутся-таки, поверьте. Без ошибок не бывает даже в самом малом деле. А тут!.. После этого… Захара Довбни должны разобраться. Кстати, Наталья говорила, что его сын у Тимофеевой жены?

— Да, Максимка у нее остался.

— Странно жизнь оборачивается, — покачал головой Левенков.

— Он же, никак, племянник ей. Куда ему?

— Да нет, я не о том. Что вы! Просто сама ситуация необычная и, знаете, поучительная. Вдумайтесь только: Захар оклеветал Тимофея, жестоко оклеветал, подло. Враг семье. И эта самая семья кормит и воспитывает его сына — разве не поучительно?

— Тут, Сергей Николаевич, не до поучений. — Ксюша улыбнулась. — Хочешь не хочешь, а жить надо и за живыми глядеть. Кто ее раскусит, жизнь эту.

— Верно, верно. Жалко, Антип Никанорович не дожил.

— Не дожил… — Она пожала плечами. — Нежданно-негаданно… Не болел, с утра бойким был, поворотливым…

— Устал жить, видимо.

— Как вы сказали? — встрепенулась Ксюша.

— Жить устал, говорю. Со стариками такое случается: организм еще крепкий, на десяток лет хватит, а вот ложатся и умирают. Почему так, не знаю — это дело психиатров. Обычно же в таких случаях говорят: устал жить.