Метелица

— Правильно, сынок. — Мать отложила шитье, встала из-за машинки и взволнованно прошлась по комнате, крепко сцепив пальцы. — Трудно ему будет, отвык, поди. Сколько он его там видел: до войны — дитем еще, с июля сорок пятого — год какой, да и того не будет. Так что и отвыкать-то не от кого. Чужой он ему, Захар-то.

— Может, не уйдет от тетки Проси.

— Не знаю, сложно это. Сложно… Значит, и Тимофея должны отпустить. — Она постояла в задумчивости и, вздохнув, сказала убежденно: — Должны! В воскресенье поедем в Метелицу, а то совсем забыли. Ты поедешь?

— А как же! Попроси отчима, чтоб машину до понедельника оставил.

— Ладно, умывайся. Голодный небось.

И она отправилась в кухню собрать на стол.

3

Последнюю неделю Прося только и думала: «Может, сегодня? Амнистию ж давно объявили». С колхозного поля торопилась домой и, семеня дробными шажками по улице, вглядывалась в сгорбленных в три погибели старух в надежде услышать от них радостную весть. Но бабки молчали безучастно, и она бежала дальше, злясь на их старческую слеповатость: у таких под носом пройди — не заметят.

Однако Тимофея не было, дома она заставала одного Максима, а в субботу еще и Анюту, которая регулярно приезжала на выходной повидаться, помочь управиться на огороде да запастись на неделю харчами.

Вот и сегодня в хате оказался один Максим. Он уже поел, засунул горшки обратно в печку, вымыл за собой тарелку и сидел на диване какой-то отрешенный, без привычной книжки в руках. Она даже удивилась: Максим и сидит без дела! Не прихворал ли? Вон и с лица переменился.

— Ты чего, Максим, ай заболел?

— Нет, тетя Прося, здоров я.

— Покажись-ка, — обеспокоилась Прося. — Какой-то ты сегодня…

— Батька мой вернулся.

— Захар? Где он, у нас? — Она растерянно оглянулась, пошарила взглядом по хате, но, поняв, что его здесь нет, смутилась: в самом деле, не прячется же он за ширмой. — Откудова знаешь, виделся? Ну, говори, чего молчишь!

— В Ново-Белице еще видел…

— Ну!

— Приехал он, у Васильковых. Я с поезда следом шел, видел. Дядька Алексей как раз дома был, зазвал к себе.

— Ага, дружки они, с молодости еще. Говорил с ним?.. Ну да, чего это я, следом же… Значит, это… так и не подошел?

— Нет.

— Чего ж ты? Как-никак батька.

— Не знаю. — Максим потупился и покраснел, прикусывая от волнения нижнюю губу.

— Ну, ничего. Ничего, он явится. Вот покалякает с Алексеем и придет. Дружки они, с молодости. Так, значит… Ты-то как думаешь, а?

— Не знаю.

Прося наконец справилась с растерянностью и сказала, подойдя к Максиму и присев рядом на диван:

— Вот что, Максим, ты знай: в этой хате место для тебя всегда найдется.

— Да, тетя Прося.

— Нет, ты усвой хорошенько: здесь твоя семья. Уразумел? Семья твоя здесь! Крепко это помни.

— Я понимаю.

— Вот и добре, вот и ладно. Ты человек взрослый, сам себе хозяин — это тоже усвой. Ну, пойду я, ты делай свое, придет он.

Прося не на шутку обеспокоилась: что будет с Максимом? За эти годы он стал ей как родной, до того родной, что она уже не делала различия между ним и Анютой. Она его вырастила, выкормила, поставила на ноги, она настояла на окончании десятилетки, отговорив от затеи после седьмого класса идти в колхоз, как сделали это его ровесники. Анюта — совсем другое, учеба ей давалась трудно, потому и отправила в техникум, но Максим… Она дала себе слово: ноги протянет, а выучит этого способного хлопца. Сколько помучилась, укрепляя хилое Максимово здоровье, сколько тревожных ночей провела у его постели, когда болел! А теперь что же: явился батька, чтобы отнять его у нее? Нет, Захар чужой ему человек, посторонний, не он рожал, в конце концов Полина — сестра родная, а таких кобелей много по свету шастает. Батька… Сколько их найдется на готовенькое! Враг он Тимофею, ей, Просе, враг, значит, и Максиму родня на словах только. Да и пойдет ли хлопец к такому батьке…

Это беспокоило больше всего. Легко убеждать саму себя, но как решит Максим? Что там ни говори, каким бы гадом Захар ни был, но он батька. Она верила в Максима, видела, что стала для него второй матерью, и все же сомневалась. Единая кровь — не шутка, никто не знает, где и как она заговорит. Тем более что Прося ни разу не позволила себе за все эти годы сказать о Захаре плохое слово, не говоря уже о том, чтобы настраивать сына против отца. Максим умный хлопец, сам поймет, что к чему. А про своего батьку он знает и без нее — в деревне тайну не укроешь. Да и что тут за тайна? Бандюга и клеветник!

Прося занималась обычными вечерними делами: замешивала еду поросенку, загоняла кур на насест, промывала подойник, готовясь к приходу с выгона метелицкого стада, — и все время думала о Захаре. Его возвращение обнадеживало: значит, вот-вот и Тимофей освободится. Может, и освободился, едет домой. Свет, поди, не близкий. Господи, скорее бы, душа иссохла.

Но к этой мысли примешивалось беспокойство за Максима: как он себя поведет, что надумал Захар? Разбирало нетерпение, хотелось поскорей развязать этот узел, прийти к какому-то решению, только не томиться неизвестностью.