Метеоры

Первая из этих встреч, с Акселем Мунтом, весь смысл жизни которого воплотился, укаменился в доме, в вилле, затопленной морем цветов, над Неаполитанским заливом. Отождествить себя с жилищем, всю свою жизнь вложить в дом, зачатый ex nihilo, [15]потом возводить его, камень за камнем, усовершенствовать каждый день, персонализировать до предела — это сравнимо с созданием раковины улитки, возводимой вокруг мягкого и беззащитного тела с помощью источаемого секрета. Но в отличие от нее, дом будет и дальше достраиваться, усложняться, совершенствоваться, до последнего вздоха, ибо жилье вещь живая и движущаяся и существует в тесном симбиозе с телом, которое в нем обитает. Вторая встреча была с Деборой, маленькой разведенной англичанкой, чуть старше его самого, утонченной, как амбра, пожираемой умственной лихорадкой, с тем беспокойным и активным ферментом в крови, которого не хватало парню из Натчеза.

И наконец, оракул в лице англичанина, которому стукнул девяносто один год, поселившийся на Капри, который, увидев Дебору и Ральфа, изрек, что они еще не нашли своего места, что им надо ехать еще дальше на юг, на восток, на африканские берега и разбить шатер на острове Джерба.

Они повиновались. Это было в 1920 году. В Эль-Кантара они нашли укрепленный дворец, омываемый волнами, огромный обветшавший отель, построенный в колониальном стиле Наполеоном III, а вокруг — бесконечность золотого песка, ограниченная пальмовыми и оливковыми рощицами, защищавшими земляные террасы, ощетинившиеся кактусами. Ральф и Дебора были первыми. Адам и Ева, в общем. Но рай еще надо было создать.

За горстку долларов они купили арпан пустыни на берегу моря. Потом они копали, чтобы найти там воду. Поставленный под деревьями ветряк, вращавшийся с необычайным оживлением, как игрушка гигантского младенца, помогал чистой воде, предварительно налитой в цистерну, разбегаться по сети маленьких ручейков (закрывавшихся и открывавшихся маленькими затворами) по саду. Потом они сажали и строили.

Творение началось. С тех пор оно не прекращалось, так как этот дом и сад противостояли окружавшей их неподвижной и вечной пустыне. Они вели погодный регистр, на свой манер, записывая все, что приходило и уходило, росло и уменьшалось, увядание и расцвет.

Человек — непрозрачный и слабый, если ему удается построить дом, становится как бы проясненным, объясненным, распростертым в пространстве и свете. Дом — раскрытие загадки человека, который его построил, но еще и его самоутверждение, помимо структуры и прозрачности, есть еще другой аспект дома. Воздвигнутый на кусочке земли, он отнимает у земли нечто, внедряясь в нее фундаментом и погребами, он отнимает нечто и у пространства, замыкая его под крышу, окружая стенами. Пример Акселя Мунта, можно сказать, вдохновил Ральфа сделать все наоборот. Бельведеру Сан-Микеле, горделиво доминировавшему над горизонтом, он предпочел низкое, одноэтажное, переходящее в сад жилье, тонущее в зелени. Аксель Мунт хотел видеть и чтобы все видели его. Ральф не заботился о внешнем впечатлении и искал скрытности. Дом в Сан-Микеле принадлежит авантюристу, одиночке, борцу, это гнездо орла, кочевника между двумя переходами. Дом Ральфа и Деборы — это пещерка для любви. Для любви друг к другу, но также к этому краю, к земле, с которой они хотели сохранить контакт. В окна не видно ничего, кроме зелени, и свет, проникающий внутрь, прорезан рядами листьев. Это дом земной, теллурический, ветви растений влезают прямо в дом, они востребованы им, порождены медленной и долгой заботой.