Метеоры

Сначала я винила во всем это серо-зеленое побережье, опаловое море, зловещую прозрачность аквамарина, а также дом, полный привидений, ревностно охраняемых старой Мелиной, пустые мастерские, недействующее аббатство, где блуждают тени сирот и монстров. Но это окружение при всей его важности — только мякоть вокруг косточки. Мне казалось, что Жан воспрянет в этой знакомой ему обстановке и станет живее, бодрее, наполнясь счастливой энергией вновь обретенной юности. Что может быть естественней? Я вспомнила легенду об Антее, восстанавливающем свою силу прикосновением к земле так, что Геракл смог справится с ним, только оторвав его от почвы. Однажды вечером он заключил меня в объятия с такой нежностью, пылом, я бы даже сказала — пусть это звучит слегка цинично — с такой эффективностью, которой были чужды прежние наши вялые объятия. На следующий день он укрылся под покровом грусти и зябко ежился под ним, бросая на меня затравленные взгляды. Я больше ничего не понимала. Только позже я, увы, поняла, увидев их вместе с Полем, что настала моя очередь чувствовать себя подавленной, ужасно одинокой и чужой рядом с этой братской четой. Я не только обрела в Поле уверенность и власть моего прежнего возлюбленного, но, более того, — я заметила, что и Жан, приближаясь к нему, загорается его светом, становится снова живым и бодрым. Конечно, Поль был настоящим хозяином Звенящих Камней, но кто из них двоих был моим любовником? А кто женихом? Я так и не решилась задать Жану эти ужасные вопросы, которые могли бы меня просветить на этот счет.

Еще более страшные вопросы я могла бы задать ему позже, когда у меня возникли новые сомнения. Мелина была очень разгневана тем, что мы заняли центральную комнату, которую некогда занимали Эдуард и Мария-Барбара. Она была довольно странно меблирована — в ней стояли две огромные кровати, представлявшие альтернативный выбор приятного свойства — спать отдельно или вместе, то в одной, то в другой постели. Мы ложились ночью каждый в свою постель, но потом наносили друг другу более или менее продолжительные визиты, никогда не забывая, оторвавшись друг от друга, перебраться обратно в свою постель и наконец уснуть. Несмотря на эту свободу, я скоро заметила, что Жан покидает комнату почти каждую ночь и где-то часами пропадает. Он мне объяснил, что вернулся к своей детской привычке. Ансамбль зданий и дворов, возведенный в Кассине, аббатство и примыкающие фабричные строения неодолимо влекли его ночью, предоставляя прекрасную возможность прогулок для тех, кто любит тьму и тайну. Я приняла это объяснение как новую экстравагантную странность, каких много встречала в этом причудливом доме у его странных обитателей. Позже загадка эта вроде бы прояснилась, но ясность оказалась удручающей. После своих ночных блужданий Жан обычно возвращался в ту постель, где меня не было, и мы спали оставшуюся часть ночи отдельно, снова сходясь при первых лучах солнца. В эту же ночь — по капризу или рассеянности — он проскользнул ко мне под одеяло. Это было неосторожно с его стороны — обычно после ночных прогулок его тело благоухало свежестью и чистотой, но на этот раз, заключив его в объятия, я почувствовала запах не любителя ночных прогулок, а, напротив, человека, только что покинувшего постель, оторванного от сна. К этому благоуханию примешивался запах моего вчерашнего пылкого любовника. Было ясно, что он пришел из комнаты Поля.

* * *

Жан

Софи, ты оказалась недостаточно сильной, ты проявила слабость по крайне мере три раза.

Первое поражение нанесла тебе ужасная коалиция, в которой объединились против тебя Звенящие Камни, Мелина, Поль и даже я, увы! Ты чувствовала себя одинокой, изолированной, преданной. Преданной мной, тем, кто должен был быть твоим непоколебимым защитником. Но как же ты могла не понять, что часть меня осталась тебе верной, как же не расслышала ты призывов о помощи, которые она обращала к тебе? Почему ты не рассказала мне о своих страхах, подозрениях, унынии? Я сам не мог говорить с тобой — пытался и отступал, — потому что есть вещи, которые можно объяснить только Жан-Полю на секретном, немом, эолийском языке. Именно тогда я нуждался в тебе, но ты не хотела проявить инициативу и заставить меня — пусть жестоко, резко — развязать мой язык, чтобы я заговорил с тобой на обыкновенном, общепринятом любовном языке.

Твое внезапное бегство было твоей третьей ошибкой, ты бежала, даже не объяснившись, будто я так глубоко тебя ранил, что не заслуживал быть принятым во внимание. Что я сделал? Что я сделал тебе? Конечно, я уступил Полю. Без сомнения, в некоторые ночи я возобновил ритуал нашего детства — экзорсизм, поза как в яйцеклетке, обмен семенем, — но не это заставило тебя бежать, бросить меня. Ты истолковала мою слабость как предательство — и ты решила, что больше ничто не удерживает тебя.

* * *

Софи