Метеосводка

Деревянная тетрадь - это изобретение Фонарева. В пятидесягиградусные морозы на бумаге писать невозможно - она становится хрупкой, рвется под нажимом жесткого химического карандаша, которым полагается делать записи показаний на площадке, потому что полагаться на память категорически запрещается.

Толя с некоторых пор делает свои записи на гладко обструганных дощечках. На дерево не действуют ни мороз, ни ветер, ни снег.

Перед выходом Фонарев выводит на дощечке дату и время очередного срока, а на площадке записывает показания приборов. Вернувшись, он тут же переносит свои записи в журнал. Во всем, что касается исполнения служебного долга, у него всегда все в ажуре.

Вот и сейчас Фонарев весь поглощен своей работой - легкие стружечки так и порхают из-под его ножа. Изюмов смотрит на синоптика: "Не подметет, чертов педант, не подметет. Ни разу с ним этого не случалось!"

Так и есть! Фонарев взглядывает на часы, поднимается как ни в чем не бывало, небрежным жестом стряхивает стружки и неторопливо направляется к вешалке. На ходу привычным движением подтягивает "молнию" кожаной куртки до самого подбородка и еще раз бросает взгляд на часы - в самый раз поднялся! После этого принимается наматывать длинный шерстяной шарф, которого хватает закутать шею и все лицо до самых глаз. Затем натягивает меховую робу, нахлобучивает ушанку из росомахи - знаменитая ушанка с пушистой оторочкой сверкающего меха, ни у кого во всем экипаже нет такой, - туго завязывает тесемки у подбородка, поднимает воротник, проверяет фонарик и карандаш - все на месте! - и направляется к двери.

Изюмов вскакивает с кровати и в тот момент, когда Фонарев кладет руку на скобу, кричит, не стараясь сдержать бешеного негодования:

- Что ж ты, принц Савойский, за собой не убираешь?..

Фонарев грузно поворачивается и молчит.

- Мы полярные волки, короли Арктики, - продолжает Изюмов, - нам все позволено...

Изюмов ждет отпора, это так естественно. А Фонарев продолжает смотреть иронично и снисходительно. Это еще больше бесит, и Валька выпаливает уже в спину толкающему дверь Фонареву:

- Слуг, знаешь, нет. И королей тоже. Они ликвидированы в одна тысяча девятьсот семнадцатом году!..

Глупее ничего нельзя сказать. Но Фонарев и на это не отвечает, не обернувшись, решительно толкает дверь. На мгновение в домашнее тепло тесного домика врывается колючий холод. Дверь тяжело ухает, и в домике делается тихо-тихо. Слышно лишь, как где-то совсем рядом поскуливает продрогший ветер да яростно гудит в печи пламя.

В обступившей со всех сторон тишине Изюмов разом остывает. С тяжелым чувством сознания вины опускается на лавку, смотрит на мечущийся огонь, но не замечает его. Он думает о Фонареве, ушедшем в ночь и холод. Еще неделю назад светила луна, мертвый мир ледяных окрестностей был хорошо виден. Гигантскими кристаллами с лимонными искристыми отблесками на изломах выглядели ближние гряды торосов, далеко просматривалась ледяная долина. Сейчас не то: все скрыто тьмой и вьюгой.

Даже добраться до метеоплощадки не такое простое дело: можно пройти мимо, сбиться с пути и проплутать кто знает сколько времени в стороне. Но Фонарев не промахнется! Он определит, откуда ветер, глянет на черный полог неба, поднимет повыше правое плечо, чтобы загородить лицо, и решительно двинется навстречу ледяным струям, высекающим из глаз слезы.

Тропу, конечно, замело, брести придется, утопая в сухом, сыпучем, как песок, снегу. Непривычному человеку не пройти. Но Толя Фонарев пройдет! И не потому, что ему легче, чем другим, - ему, как и всем, тяжело. Но он пройдет! Как медведь пролезет, оставляя за собой глубокие следы. Испариной покроется его могучая спина, рубашка взмокнет, а лицо и руки будет хватать злой мороз. Но он пробьется.

Терпеливо обойдет Фонарев все приборы, высветит каждую шкалу, запишет на свою дощечку все до одного показания. Спина начнет остывать. Неприятный холод поползет по позвоночнику...

Ему и в голову не придет, что он делает нечто необычное, требующее особых усилий. Нет, для него, как и для других полярников, это обычная работа. Один день полегче, другой потруднее, но такая уж здесь служба, никуда от нее не денешься. И во всех случаях полагается делать все на совесть. Это главное. И это твердо знаешь ты и знают те, кто рядом с тобой.

И все же, когда ты сидишь в тепле, а твой товарищ работает почти на космическом холоде и в кромешной тьме, очень хочется, чтобы он поскорее вернулся. Очень хочется этого и Вальке Изюмову. Ему становится не по себе оттого, что несколько минут назад так разошелся.

Изюмов поднимается, подбирает все до одной стружки и бросает в печурку. Пламя только лизнуло их - и никакого следа...